Око циклона

При полете через полюс по астрокомпасу, после схождения меридианов курс фактически лежит по той же прямой линии. Самолет ни на один градус не меняет направления, а расчеты полета по географической сетке меридианов требуют изменения курса на 180 градусов! Это парадокс, но его вынуждены были учитывать все знаменитые навигаторы: и Ричард Берд, и Руал Амундсен, и Умберто Нобиле, и наши прославленные летчики Валерий Чкалов, Михаил Громов.

Еще сложнее полет с пересечением меридианов. Допустим, что совершается рейс по прямому маршруту из Амдермы на остров Врангеля. Истинный курс отхода будет равен 28°, а конечный курс подхода к острову 146°! Опять штурман вынужден выполнять сизифов труд для ввода поправок, составляющих в сумме 118°.

Сближение меридианов приводит и к другим нелепостям, чрезвычайно усложняющим работу навигатора. Направление ветра — один из важнейших элементов расчета полета, но на полюсе-то он имеет лишь одно направление, а на деле он так же изменчив, как и в нормальных широтах. Как же его учитывать в расчетах штурмана? Попутный он или встречный?

Навигационная «карта условных меридианов», предложенная в свое время автором этих заметок, ликвидировала курсовые парадоксы в широтах Арктики и Антарктики. Принципиальная схема ее проста. Поскольку точки географических поясов физически не маркированы, как, например, точки магнитных полюсов, а всего лишь условны, то означенные на картах географические полюса мы просто «выселили» с лика планеты в бесконечность. И все стало на свои места. На полюсах появились все стороны света: юг, север, запад и восток. При полетах уже не надо вводить злополучные поправки на сближение меридианов и ряд других навигационных элементов. С начала сороковых годов полярные навигаторы по-должному оценили эту карту, вычерчивая ее сетку на существующих картах, а в 1952 году карта «Условных меридианов» была выпущена официально, вначале для Арктики и Антарктики, а чуть позже для всего земного шара…

…Следуя на помощь попавшим в беду товарищам, я настороженно прислушивался к диалогам экипажа. И был доволен тем, как штурман уверенно, с большим мастерством вел самолет к цели. Все еще критически посматривая на курс, установленный на гирополукомпасе, Сорокин с сомнением промолвил:

— Ладно, топайте! Пока есть горючее в баках, не страшно. Но вот выйдет номер, если во главе с Главным штурманом на борту выскочим к берегам Америки! Как это будет выглядеть?!

— А будет выглядеть так, — опуская бинокль и передавая его Сорокину, Мальков показал рукой вперед, — видишь, прямо по курсу!

— Самолет!.. Ходит кругами! Да это же Черевичный! — не сдерживая радости, закричал Сорокин, растерянно поглядывая на пилота-инструктора.

Мальков покровительственно похлопал его по плечу.

— Вижу людей. А где самолет Каминского и пятый член экипажа? — Я, конечно же, был удивлен.

— А может, это не Черевичный? Шли-то черт знает каким курсом, — опять не преминул выразить недоверие к «условным меридианам» Сорокин.

— Черевичный нас видит. Просит разрешения уходить, так как горючего осталось только до базы, — входя в пилотскую, объявил радист.

— Говорит Н-496. Вас поняли, — переходя на радиотелефонную связь, ответил Мальков, — спасибо за помощь и вахту. Людей на льду видим, но где самолет Каминского? Прием.

— Отвечает Н-433. С прибытием. Долго вас ждали. Самолет Каминского не ищите. Сгорел. Голубое пятно — место, где он взорвался при посадке. Причины неизвестны. Рация, продукты, теплая одежда — все погибло. Ребятам кое-что сбросил из своих запасов. Сесть не мог. Их льдина мала для нашего самолета. Оружия у них нет, а недалеко, однако, бродит пара матерых медведей. Отогнали их самолетом. Сию минуту должен уходить. Удачи вам в вашей вахте…

Появление нашего самолета внизу встретили без особого энтузиазма. Четыре человека устало ходили по краю голубого пятна, вяло помахивали нам руками. Положив машину в широкий круг, мы долго изучали распростертую под нами картину, молчаливо стыдясь своего бессилия. Размолотые, словно пропущенные через жернова какой-то дьявольской мельницы, льды дыбились под нами, сжав грядами торосов небольшую и хрупкую льдину с людьми. Еще никто из экипажа не сказал вслух «будем садиться», но по глазам пилотов я уже знал, что твердое и бесповоротное решение о посадке созрело.

— Гурий, сейчас точнее пройди вдоль льдины с постоянной приборной скоростью, уточним ее длину и определим элементы ветра.

— Понял! — понимающе кивнул Сорокин.

— По данным Черевичного, длина площадки около шестисот метров. Если бы мы были на колесах, а не на лыжах, не имеющих тормозной системы, этого вполне хватило. Но садиться все же надо.

Прильнув к бортовому оптическому визиру, я включил секундомер. Головы пилотов разом повернулись ко мне.

— Пятьсот восемьдесят метров! Заходите с противоположного направления, промерим еще.

Результат был тот же. В кабине наступила удручающая тишина. Молчание прервал Мальков.

— Пока будем барражировать, возможно, усилится ветер. Надо подловить этот момент.