Око за око

— Я уже говорил, что все зависит только от тебя. Думаю, — напутственно продолжал воевода, — ты примешь верное решение. Но помни, Григорий, что счастье моей дочери находится в твоих руках.

А дальше Григорию казалось, что все происходит с ним во сне. Опять его мучительно готовили напоказ: желая, чтобы он выглядел достойно высокому положению царского отпрыска, одевали то в одно, то в другое, то и дело заставляя пройтись, озабоченно оглядывали с ног до головы. Вновь собиралась свита, собственная свита, подобострастно относившаяся к нему, словно к истинному сыну Иоаннову.

Когда Отрепьев был готов, вместе с отцом прекрасной Марии он немедля направился к нунцию. Как выяснилось, претендента на российский престол ждал здесь пышный обед — Рангони было, что сказать Григорию…

— Наконец-то, — искоса поглядев на Мнишека, низким, чуть хрипловатым голосом проговорил Рангони, — могу я один на один переговорить с царским отпрыском.

— Что ж, не буду вам мешать, — с явной неохотой подчинился воевода, тем не менее улыбаясь нунцию, и, уходя, шепнул Отрепьеву:

— Помни, что судьба Марии в твоих руках.

— Пути Господни неисповедимы, — приглашая Григория за стол, елейно проговорил Рангони, что совсем не вязалось с его грозным обликом. — Кто бы мог подумать, что царский отпрыск окажется в таком бедствии?

В зале воцарилась тишина: Рангони с глубокомысленным видом молчал, Отрепьев, ожидая от нунция условий, тоже не решался заговорить первым.

— Но все в руках Божьих, и в силах Господа и наших восстановить справедливость, — хитро взглянул на Гришку Рангони, и Отрепьеву на душе стало легче — вот теперь он узнавал в нунции хищника.

— Я благословлю тебя, Димитрий, — продолжал Рангони, — и тогда Господь будет хранить тебя, а король поддержит. Но я могу благословить только католика, — в голосе нунция появились стальные нотки. — Для успеха в своем деле, Димитрий, тебе необходимо принять католическую веру. За себя и за державу… — казалось, вопрос застыл в сдвинутых бровях Рангони.

— Я приму истинную веру, — решительно ответил Григорий, — веру, с которой восторжествует справедливость.

Рангони не стал надолго откладывать принятое мнимым царевичем решение, и сию же минуту папский нунций и Отрепьев заключили договор: Гришка письменно обязался за себя и за Россию пристать к латинской церкви, а Рангони быть его ходатаем не только в Польше и Риме, но и во всей Европе.

Отрепьев именем царевича Димитрия, сына Иоаннова, подписал бумагу, и вслед за этим вместе с Рангони Отрепьев отправился во дворец. Теплый прием короля был ему обеспечен…

Гришкино сердце билось сильнее, чем всегда: вот оно, долгожданное счастье, вот она, последняя черта, которая отделяла его от давней, еще детской мечты. Осталось получить только поддержку короля, а дальше…

Дальше, пожалуй, как раз все и начиналось. Российский трон не был пуст — его прочно, словно там и был рожден, занимал Борис Годунов, и никто не мог поручиться, что Григорию удастся его не то что занять, но хотя бы пошатнуть. Впереди предстояло тяжкое дело — нужно было убедить людей, что ты и есть истинный царевич, собрать войско, двинуться на Москву. И это войско непременно должно было победить. Только тогда его мечта действительно могла стать явью.

Но Гришке дальнейшее казалось гораздо проще — сейчас, когда он только и мог, что соглашаться на все условия поляков, было намного сложней. Ведь позже, когда самыми разнообразными ухищрениями он выторгует себе поддержку — деньги и людей, все будет зависеть только от него. А там, где решения принимал он сам, Отрепьеву редко приходилось проигрывать.

Тем более что у него есть просто золотой помощник — Ярослав. Конечно, у него нет денег и власти польских магнатов, зато — а в этом Григорий был уверен — его слова будет достаточно, чтобы под знамена спасенного царевича обратилось целое войско сорвиголов…

— Его величество просит вас к себе, — открывая двери в кабинет Сигизмунда, доложил Отрепьеву королевский секретарь.

— Благослови тебя Бог, — перекрестив Гришку, напутствовал его Рангони, — иди.

Григорий послушно вошел в кабинет. «Неужто и я, когда стану царем, буду выглядеть таким надменно-важным?» — целуя руку Сигизмунда, не вовремя подумал Григорий. Несмотря на любезную улыбку, с которой Сигизмунд стоя встретил своего гостя, Отрепьев сразу же почувствовал ту громадную пропасть, которая отделяла его от королевской особы.

— Расскажи мне свою историю, Димитрий, — усаживаясь сам и приглашая сесть Григория, попросил Сигизмунд.

Король улыбался, король спрашивал, и, значит, было время действовать. Гришка, изо всех сил стараясь выглядеть правдивым, рассказал ему свою историю.

Сигизмунд слушал, не перебивая и не задавая вопросов, и его лицо было, скорее, доброжелательным и заинтересованным, чем равнодушным или недоверчивым.

— Государь! — обратился Отрепьев к Сигизмунду в конце своей речи, — Вспомни, что ты сам родился в узах и спасен единственно Провидением. Державный изгнанник просит у тебя сожаления и помощи.