Окоянов

Ты вот скажи мне, почему наше село Знаменское, аж о двух тысячах душ, потребовало на сходе переименовать его в село Кудеярово, а? По имени разбойника и душегуба Кудеяра. Что, улыбаешься? Вот то-то… Здесь, видать, собака зарыта! Прячется в русской душе тайная страсть вырваться на волю да погулять со всего плеча.

Возникает законный вопрос: что же за разбойники мы такие? Откуда в нас эта тяга к смуте?

Как я только ни старался на этот вопрос ответ найти, каких только авторов ни читал, в том числе и твоего Ульянова, но ничего путного не раскопал и вот до какого вывода умишком своим утлым сам добрался. Послушай.

Собирали сначала князья, а потом первые цари русский народ из разных племен. Надо было объединить, как говориться, двунадесять языков. Нашли очень убедительную форму объединения – в виде православного самодержавия. Как ты помнишь, иллюстрация к тому висела в каждой мужицкой избе. Сверху Бог. Ниже царь с патриархом. Затем бояре и купцы, военные и так далее. А в самом низу работный люд. Царь перед Богом, бояре перед царем, народ перед боярами в ответе. У каждого свое послушание. Все с таким распределением согласны. Это представление было стержнем народной жизни. Лучшее тому доказательство – конец смутного времени. Простые люди изгнали поляков и избрали в цари первого Романова. Так они считали правильным.

А потом эта картина стала искажаться и рушиться по вине монархии. Петр Великий о главном смысле помазанничества – ответе перед Богом за свой народ забыл. Для него народ стал населением, строительным материалом для реформ. Патриарха он изгнал, церковь унизил. Простой человек увидел в царе не отца, а сурового хозяина. С тех пор так и покатилось. Чем дальше, тем хуже. Разные цари по-разному к помазанничеству относились, но ни один его по-настоящему восстановить не смог. В чем смысл пугачевщины? Люди хотели вернуть царя-отца. Они, наивные, полагали, что Петр Третий восстанет из праха и даст им ощущение прикаянности, принадлежности к общему царскому и божьему делу. Этого не произошло. Порвалось чувство родства между помазанником и простым людом. Именно от этого народ одичал. Как дичает без родителей одинокий сирота.

А то, что твой Ульянов о классовых противоречиях пишет, о низах, которые не хотят, о верхах, которые не могут, надо выбросить псу под хвост. Чего-то у него в голове не срослось. Примеров полюбовного разрешения этих самых противоречий хоть пруд пруди.

Мы взбунтовались не из-за его дурацких антагонизмов, а из-за того, что нам не дали провести реформы и втравили в мировую бойню. И то и другое сделали наши враги. А вот получись у нас реформы, к какому месту Владимир Ильич свои антагонизмы приклеил бы, не знаешь?

Только этот бунт кончился тем, что попалась русская душа в большевистскую ловушку. И ты тоже попал, хотя наганом помахиваешь и сапожком постукиваешь. Думаешь, я не понимаю, почему ты из Нижнего бежал? Как же мне не понимать. Я ведь твою семью с малолетства знаю. Другого никак не пойму – что тебя к большевикам потянуло. Ну ладно, не об этом речь.

Решил ты от кровопускания в Окоянове спрятаться. Думаешь, оно тебя здесь не настигнет? Настигнет, дружок. А вот что тебе делать, не знаю. Нет у меня на этот вопрос ответа. Я-то простой выход нашел. Как только построим ТОЗ – лишу себя руки, стану инвалидом. Кому нужен инвалид? Может, доживу остатние годы в затишье. В России борьба бесполезна. Борешься за одно, а получаешь другое. С меня хватит. Буду жить по-православному. А тебе определяться надо, Антон. Слишком много тебе души и сердца дано, чтобы ты с большевиками шел. Они – лесорубы. Лес рубят – щепки летят. С кровью.

На чужбине Митя сильно тосковал по родине. В разлуке душа его раздваивалась.

Первая занималась делами практической жизни земного человека, а вторая постоянно тосковала о своем захолустье, его неброских, но проникновенных пейзажах, о своей семье и дорогих сердцу людях. Несмотря на все мучения, которые Митя принял от деда, жизнь в Окоянове, которую он покинул так давно, казалась ему особенной, спокойной и счастливой. Он постоянно стремился вернуться сюда.

И, возвратившись окончательно, Митя стал часто уходить из дома, подолгу бродил по округе, впитывал в себя милые сердцу картины. Уединялся с удочкой на маленьких прудах по заросшим орешником оврагам и сидел там целыми днями, слушая песни мелких полевых птах и шептанье ветра. Видимо, в душе его было окно, соединяющее жизнь текущую с жизнью вечной. Он знал, что только здесь может быть счастлив именно оттого, что он здесь. Что вся эта скромная и в тоже время волнующая красота – его родная, неотрывная. Здесь он везде дома, везде ему хорошо. Счастливое чувство уюта лечило его душу.

Поэтому, расставшись с Антоном, он не пошел домой, а отправился к Засыпкиной роще, что в трех верстах от города.

Через час Митя достиг опушки рощи, осыпанной желтыми цветами дикой калины. Опушка находилась на возвышении и с нее открывался широкий вид на всю округу.