Окоянов

Священник понял, что Толстой написал о себе, раздробив себя на сотни персонажей. Но он честно написал о себе, как о дворянине, потерявшем Бога, запутавшемся в понимании мира и бредущем через необузданную чувственную жизнь. Он не смог написать о терзаниях лучших людей России, потому что не терзался сам. Однако, выдав себя за все дворянское общество, этот писатель солгал и повел за этой ложью неискушенных читателей в мир, в котором Бог отодвинут в сторону, а душами владеют земные страсти. Именно так и никак иначе. Потому что в ином случае этот талант должен был разглядеть главную трагедию русского дворянства того периода – трагедию Императора Александра Первого.

А этот человек пережил драму, по своей глубине не уступающую пьесам Шекспира, только в отличие от них, случившуюся реально. Как мог Лев Толстой не заметить того, о чем говорили даже молодые офицеры в гатчинских казармах, спустя почти полвека после случившегося; того, что действительно десятилетиями бередило душу многих российских граждан?

Ведь Александр Первый вскоре после восхождения на трон осознал, в какую пропасть он шагнул, не остановив убийц своего отца. Он участвовал в заговоре, успокаивая себя тем, что убийства не будет, а будет лишь отречение родителя, заложившего крутой поворот в российской жизни. В отличие от других государей, Павел Первый, выросший в атмосфере ненависти и травли со стороны родной матери, смотрел на жизнь так, как может смотреть только обездоленный человек. На глазах его не было розовых очков. Он видел, что правление Екатерины нанесло великий вред государству. Окружавшие императрицу льстецы выдавали за неслыханные государственные подвиги то, что пристало делать каждому государю. Да, ее армия вела войны и она участвовала в европейской политике. Но в этот же период освобожденное от обязательной службы дворянство глубоко разложилось. Помещичий произвол и чиновничье лихоимство стали нормой жизни. Взяточничество пронизывало все общество снизу доверху. Крестьяне подверглись невиданному закабалению. Идеи вольтерьянства стали главенствующими в головах высшего общества. Оно поголовно стало масонским. Церковь подверглась унизительным гонениям и прозябала в нищете. Народ ненавидел Екатерину, и легенды о Петре Третьем были движителем не только пугачевщины, но и повседневного народного мифотворчества.

Новый император стал энергично устранять накопившиеся при его венценосной матери пороки. Он отменил пресловутые «жалованные грамоты» дворянам, сослал в Сибирь и посадил около пятнадцати тысяч особ дворянского и служилого люду, пойманных на злоупотреблениях властью, беспощадно наказывал нерадивых чиновников, а главное, дал послабление крестьянству. Он думал и об отмене крепостного права, но Россия была еще не готова к такому радикальному преобразованию.

Поддавшись в молодости уговорам масонов и пробыв несколько лет в ложе, Павел вынес из этого опыта убеждение, что масонство вредно Отечеству, и порвал с ним. Он начал постепенно освобождаться от своего масонского окружения. Несмотря на то, что невыносимое детство оставило отпечаток на психике Павла Петровича и с ним случались припадки безудержного гнева, в делах он был весьма трезв, последователен и расчетлив. Масонов очень насторожило и обеспокоило его вступление в мальтийский орден, а затем и слухи о присвоении ему титула Великого магистра ордена после того, как Наполеон захватил Мальту. Этот монашеский орден защитников Гроба Господня числился в злейших противниках вольных каменщиков. Масоны поняли, что Император начинает возрождать в России прежнюю идейную ниву в пику их якобинским интригам.

Многим не по вкусу была и внешняя политика Павла. Когда он совместно с Наполеоном задумал поход на Индию и отправил туда экспедиционный корпус, в Лондоне увидели для себя смертельную опасность в зарождающемся союзе.

Через одиннадцать дней после отправки корпуса, в опочивальню Павла ворвались подкупленные на деньги английского посольства и организованные масонами гвардейцы…

Каким бы ни был отец, он был все же отцом для православного юноши. И когда граф Никита Панин явился к нему ночью в покои, с горящими от возбуждения глазами преклонил колени и сообщил, что Павел Первый скончался, новый император почувствовал, что летит в бездну.