Окоянов

Когда Митя закончил исповедь, встал на колени и услышал над собой обращения священника к Богу, он почувствовал, что с души его спадает черная тяжесть, и душа засветилась легким и теплым светом.

Потом он приложился к раке Серафима Саровского. Отойдя от нее, почувствовал необъяснимую острую радость. Всю ночь Булай просидел на ступенях паперти, дожидаясь утренней литургии. На литургии он впервые причастился и перед ним открылась новая, неведомая ему ранее жизнь верующего человека.

33

Антон находился у себя в кабинете и ждал, когда поступят вести от Хохолкова. Он считал предварительный этап операции законченным. После возвращения Хохолкова надо будет объединять силы, брать часть взвода охраны, мобилизовать партийный и комсомольский актив. Затем пустить слух, что отряд выдвигается в мамлеевские леса, сделать крюк и выйти на приваловский хутор в шатковском лесу. Обложить его и потребовать капитуляции. Ну, а если не захотят сдаваться, тогда брать приступом. Хотя, едва ли это понадобится. Там наверняка половина лесовиков от дури, а не от преступлений прячется.

Забежал на минуту Митя Булай. Он большей частью пропадал сейчас на строительстве Окояновского поселка, но при случае навещал Антона. Как видно, ему нравилось стремление Седова осмыслить себя в этом мире, и он охотно с ним беседовал. Вот и сейчас, воспользовавшись свободной минутой, Антон вернулся к прежним темам.

– Но, все же, Митя, почему ты не принимаешь пролетарскую революцию?

– Надо понимать, это революция для пролетариев. А другие классы временно будут иметь поменьше прав, так ведь? Потом это временное состояние новым хозяевам понравится, и мы будем лицезреть новый исторический тип угнетения человека человеком.

– Но ты-то ведь имеешь представление, какой путь должна была выбрать наша страна. Я же вижу, что все у тебя обдумано.

– Конечно, Антон, было время мозгами пораскинуть. Да и вождей послушать. И твоих и своих. Они, кстати, друг от друга мало отличаются. И те и другие чужой кафтан на Россию примеряют. Ведь вопят только о своей народности. А сами мозоли на ягодицах по Швейцариям набивали. Русского духа в них нет. Вот и лезет в голову всякая бесовщина, вроде диктатуры пролетариата.

– Но ведь Ленин-то из наших, из коренных. Он же русского человека понимает, на него ориентируется. Смотри, вот он уже о новой экономической политике заговорил…

– С какой же легкостью люди создают себе кумира! Всего лишь три года прошло с революции, а Ленина уже считают великим. Что дальше-то будет? Ульянов не может быть великим мыслителем уже потому, что он материалист. Понимаешь, материализм исключает масштабность мышления, ведь его носитель считает себя венцом природы. Бога нет, значит, и выше меня, мыслителя, тоже ничего нет. Это исходная точка для самых диких заблуждений. Вон, в Москве и Питере уже публикации объявились, насчет ленинской гениальности. Стыд какой! Пройдет не так уж много времени, и никто не прикоснется к горе макулатуры, которую он исписал. А в памяти людской он совсем по другой причине останется. По той причине, что Ленин ваш был последним в цепи деятелей, по прямому умыслу или скудости ума поваливших неповторимую российскую цивилизацию. Мы с тобой об этом уже говорили. Я только повторить могу то, во что твердо верю – дом Романовых свой долг помазанничества выполнить не смог. Ведь самодержавие по своей природе на двух столпах должно держаться – на нерушимой православной вере самодержца и на его нерушимой державной любви к своему народу. Сам понимаешь, начиная с Петра Первого эти столпы стали подламываться. Его реформы сильно ударили по церкви. Над нею этот государь просто глумился. Загнал ее в синод, упразднил сан патриарха, ограбил приходы, а главное – притащил в страну протестантские обычаи. За ним последовали коронованные шлюхи, при которых православие стало покрываться ржою и разваливаться. Это очень тонкий сосуд, его беречь надо как зеницу ока. А они еще больше европейской клоунады развели, церковь же при этом продолжали обворовывать и унижать. После Екатерины страна была похожа на смердящее болото. Масонство, свинство, продажность, разврат и безверие.

– Что же ты так неуважительно о царствующих особах отзываешься? Ведь, вроде сам в монархиста превратился.