Околдованные любовью

Пять минут спустя Тилли привела мальчиков и оставила их с отцом. Они стояли по обе стороны от его кресла, а он улыбался им, вглядываясь в их лица. С последней их встречи Мэтью изменился еще больше: он стал выше ростом, волосы, когда-то совсем светлые, заметно потемнели, но больше всего изменились глаза. Всегда в них плясали чертики и горели искорки озорства, теперь же в их глубине Марк заметил озадачившее его выражение. Если бы перед ним оказался старик, Марк мог бы сказать, что видит страдание, усугубляемое страхом. Но Марк знал Мэтью как сильную натуру, поэтому у этого выражения должно было быть другое объяснение. Люк, напротив, почти не изменился. Глаза его не утратили задорного веселого блеска, а губы всегда были готовы растянуться в улыбке. Но пусть выглядели они по-разному, мысли их волновали одни и те же, о чем почти сразу и сообщили отцу. Марк пожелал им счастливой дороги и поблагодарил за приезд, но не успел он закончить, как заговорил Мэтью:

— Папа.

— Слушаю тебя, Мэтью.

— Я… хочу попросить тебя кое о чем. Мы оба хотим, верно. Люк?

И Люк с решительным видом кивнул:

— Да, папа.

— О чем же вы хотите меня попросить?

— Мы… нам бы хотелось вернуться домой.

Марк снова закрыл глаза и опустил голову.

— Боюсь, Мэтью, не все зависит от меня. Решать будет ваша мама. Если бы вам удалось убедить ее и…

— Папа, она… не станет нас слушать. Если бы ты поговорил с ней, написал ей письмо и позволил бы нам вернуться, я обещаю, что от меня не было бы никаких неприятностей слугам, я имею в виду. Я вел бы себя хорошо, мы оба вели бы себя как следует, правда, Люк?

— Да, папа, — без тени улыбки ответил Люк.

У Марка запершило в горле, пока он пытался подобрать слова. Мэтью продолжал:

— Мы уже поговорили с Троттер. Она тоже хочет, чтобы мы вернулись… и мы ей пообещали, что не будем безобразничать. А я буду отсюда ездить в школу. Да, папа, я могу ездить в Ньюкасл.

— Мне жаль, мой милый мальчик, очень жаль, — заговорил Марк, положив руки на плечо сына. — Ничего бы я не желал больше, чем вашего возвращения домой. Но… как я уже сказал, это решение зависит от вашей мамы. Если вы сможете ее убедить — прекрасно. Понимаете, в любое время сложно управлять хозяйством в таком большом доме, но если в нем живут дети, да еще четверо…

О, боже! Марк видел слезы на глазах Мэтью, этого упрямого, бесстрашного чертенка. Нет, он не мог вынести детских слез.

— Ну, ну, мы же не маленькие, мы же выросли, правда? — Марк положил руки им на плечи и выдавил из себя улыбку. — Я позабочусь о том, чтобы следующие каникулы вы целиком провели у меня, а тем временем напишу вашей маме и мы постараемся договориться.

Мэтью быстро-быстро заморгал, проглотив подступившие к горлу слезы, и поблагодарил:

— Спасибо, папа.

— Спасибо, папа, — просиял улыбкой Люк. — И Джесси Энн с Джоном с удовольствием вернутся. Они все там похожи на жирные клецки, — шепнул он в ухо отцу.

— Кто клецки? — поднял брови Марк.

— Все они у бабушки в доме, — широко улыбаясь, стал объяснять Люк. — И дедушка, и Филлис, и слуги — все жирные клецки. Так их Бригвелл прозвал, а иногда он называет их тягучим пудингом.

Марк смотрел на Люка и думал, что за него можно не беспокоиться, он на рожон не полезет и бурю переждет. А Мэтью не станет отсиживаться, он бросит вызов всем штормам.

— А теперь идите, и ведите себя хорошо. Мы скоро увидимся.

— До свидания, папа.

— До свидания, папа. Ты напишешь маме, правда?

— Да, Мэтью, напишу. До свидания, мои дорогие.

Когда дверь за детьми закрылась, Марк развернул кресло к окну и, положив руку на широкий подоконник, уткнулся в нее рукой.

Прошло восемь часов, но он ни разу не позвонил, и Тилли решилась постучать к нему. Она открыла дверь. Марк сидел у окна, невидящим взглядом глядя в звездную ночь. Он не повернул головы в ее сторону.

— Я принесла вам попить горячего, сэр, — тихо проговорила она.

Он в ответ чуть заметно отрицательно покачал головой. Комнату освещал отсвет горевшей в коридоре лампы, проникавший через незакрытую дверь. Тилли поставила поднос и зажгла свечу в ночнике, потом закрыла дверь и, подойдя к Марку, положила руку ему на плечо.

Он резко повернулся и поднял на нее глаза.

— Троттер, скажи, почему? Почему ему было суждено погибнуть, и так рано, на рассвете жизни?

Что могла она на это ему ответить? Ничего, и он продолжал:

— Мы только начали узнавать друг друга. На меня давит груз вины за то, что столько лет я не уделял ему достаточного внимания. Рядом были другие дети. Он, очевидно, это чувствовал… и ты сама видела, как он преобразился и повеселел, а все потому, что они уехали и ее больше не было здесь.

Чем могла она ему помочь? Тилли быстро прошла в гардеробную и налила в стаканчик бренди. Вернувшись в спальню, она вылила бренди в молоко. Он был не равнодушен к горячему молоку с бренди.

— Спасибо, Троттер, — поблагодарил он, когда она подала ему стакан в серебряном подстаканнике, и прибавил: — Иди спать, день выдался длинным.

— Я не устала, сэр, — поколебавшись ответила она. — Я могу еще побыть с вами.

— Нет, Троттер, не сегодня. Но все равно, спасибо. Доброй ночи.

— Доброй ночи, сэр…