Околдованные любовью

— Ты должна помнить Бетти Кэрвилл, дочь Нэнси Стиллвелл, которая вышла замуж за сэра Джеймса, — миссис Форфут-Медоуз села и начала объяснять. — Как выяснилось, Бетти училась в одном институте благородных девиц с Агнес Майтон. На прошлой неделе Агнес приехала к Бетти и рассказала о своих любовных приключениях. Очевидно, твоего мужа ей мало, и она положила глаз еще на кого-то из простого сословия. Можешь себе представить? Она нашла какого-то рабочего с фермы. Когда Нэнси Стиллвелл рассказала мне о Марке, я была так потрясена, что другие подробности плохо запомнила. По словам Нэнси, Агнес Майтон хвасталась Бетти, что жизнь у нее бурная и возможностей развлекаться теперь даже больше, чем в Лондоне… а ты знаешь, что произошло в Лондоне? — миссис Форфут-Медоуз снова встала. — Нет, нет, лучше тебе всего не знать, — предупреждая вопрос, проговорила она. — Стыд и позор — вот что это. Если Майтон такое терпит, он просто идиот. Не знаю, правда ли это, но он набросился на одного из ее обожателей, хотел проткнуть шпагой или застрелить. И когда он обо всем узнает, если уже не узнал…

Она обернулась, взглянула на дочь и тут же бросилась к дивану.

— Ах, моя дорогая! — обнимая сидевшую в оцепенении дочь, воскликнула миссис Форфут-Медоуз, в голосе ее чувствовалось сочувствие и сожаление. — Не надо так расстраиваться… Я все уже обдумала. Ты возвращаешься ко мне, нечего здесь оставаться, и детей возьмешь с собой. И не спорь! — покачала она головой, хотя Эйлин по-прежнему сидела молча, неподвижно и не возражала. — Не могу сказать, что я в восторге от детских визгов и возни, но твое спокойствие дороже. Ах, моя дорогая, моя девочка, но почему такое свалилось на тебя. Неужели ты ничего не замечала? — Она разжала объятия и вопросительно посмотрела на дочь, которая вдруг решительно отстранила мать и, медленно спустив ноги с кушетки, села на ее край. Эйлин встала и, нетвердо ступая, подошла к окну.

Знала ли она, что происходит? Подозревала ли что-нибудь с самого начала? Возможно, но она не замечала никаких изменений в настроении мужа, и опасения ее сошли на нет… Осталось прежним его отношение к ней. За исключением того случая, когда они поссорились из-за отъезда детей в пансион и он кричал на нее. Но он и эта женщина… все эти месяцы. Такое не укладывалось в голове. Сколько же она уже живет в Дин-Хаусе? Больше года. Наверное, вся округа знает обо всем.

— В графстве только об этом и говорят, — подтвердила мать предположение, словно подслушала мысли дочери. — Даже кое-где отказываются принимать Агнес. Скажи, неужели у тебя не возникало даже тени подозрения?

— Нет, мама, — заговорила Эйлин. — Я ничего не подозревала. Да и что я могу знать, запертая в своей комнате. Ведь я не представляю, что творится в нашем доме.

— Ну, милая моя, ты сама виновата.

Они молча смотрели друг на друга, и Эйлин возмутилась:

— Мама!

— Дорогая моя, не смотри так. И не стоит разыгрывать возмущение. Мы с тобой знаем, почему ты приковала себя к кушетке. Найди другие пути избежать близости с мужем: можно часто ездить в гости, какое-то время пожить за границей или приехать ко мне. Да, ты могла бы приехать ко мне, — с грустью повторила мать. — Сколько раз я тебя приглашала. Но ты предпочла заточить себя в четырех стенах и не желала, чтобы тебя беспокоили. Да, именно так. Ты знаешь, что я права, — она энергично закивала. — Но, моя дорогая, — миссис Форфут-Медоуз пошла к дочери с распростертыми объятиями, — единственное, что для меня важно, — видеть тебя счастливой. Поедем со мной, постепенно к тебе вернутся силы, которые ты растеряла, проводя целые дни на кушетке. Ты сама понимаешь, что еще несколько лет такой жизни, и ноги перестанут тебя слушаться. Такое уж случилось с Сильвией Харрингтон. Вот так, — кивнула она, подчеркивая свои слова. — А у Сары де Корт дело кончилось душевным расстройством.

— Ах, мама, мама, пожалуйста, не надо об этом! — Эйлин с явным трудом дошла до кушетки и тяжело опустилась на нее.

— Что ты намерена делать? — требовательным тоном спросила миссис Форфут-Медоуз.

— Все так неожиданно, дай мне время опомниться, — взмолилась дочь.

— Конечно, конечно, я понимаю трое состояние, — участливо склонилась над ней мать. — Когда твой муж должен вернуться?

— Возможно, вечером.

— Я бы не стала так долго ждать.

Взгляды их встретились.

— Он в шахте?

— Думаю, да.

— Я бы на твоем месте послала за ним.

— Ах, мама!

— Ну, хорошо, тогда спроси себя: хочешь ли ты остаться в этом доме, зная, что он утешается с другой женщиной, да еще сознавая, что привязана к этому дому до конца дней, прикована к кушетке, а именно это и произойдет очень скоро, если ты по-прежнему не будешь целыми днями слезать с нее. Нужно тебе это? Или все-таки лучше вернуться в родительский дом, восстановить здоровье и зажить нормальной жизнью? Зимой в Скарборо замечательно. Тебе там нравилось, помнишь?

— Нет, мама, совсем нет.

— Ничего подобного, в юности ты любила те места. Перестало тебе там нравиться, когда ты решила, что не сможешь выйти замуж, и ухватилась за первое предложение.