Околицы Вавилона

Камни Харитон Макарович относит на степную возвышенность между речками Бургуста и Керчик, складывает их в кучу, которая видна с большого расстояния, — её называют Харитон-горой — и тут же оправляется за новыми. «Служит горе!» — говорят о нём в окрестных селениях.

Отдыхает Карелов только зимой — на вершине Харитон-горы. Свернувшись, он лежит там на боку, припорошённый снегом, неотличимый от камня.

Вещунья суходолов

На табуретке в Задонской степи сидит среди трав Екатерина Малаховна Чукаева. Заметить её трудно. Она согнулась и стала маленькой от старости — болтает в воздухе ногами; подбородок лежит на коленях. Чукаева ничего не видит и плохо слышит; по лицу и ушам её ползают пауки. Если человек случайно наткнётся в траве на Маленькую Катю — так называют Чукаеву в задонских станицах, — она скажет ему, кто он, откуда и куда идёт. Те, кто встречают её за Доном в разных местах — чаще всего на суходолах, — стараются узнать больше: сколько суждено прожить, кого — полюбить. Но Маленькая Катя в ответ только смеётся, глядя из травы на путника слепыми глазами.

История песен. Рассказы о Катулле

От автора

В Сирмионе (Италия, область Ломбардия) есть бронзовой бюст. Он стоит на площади Кардуччи спиной к озеру, которое сейчас называется Гарда (когда-то озеро Бенак). На постаменте из белого травертина — надпись:

GAIUS VALERIUS CATULLUS 87 A. C. — 54 A. C.

Грустно думать о том, что жители Сирмиона, где, кажется, каждое деревце шепчет имя поэта, выросшего в этом крохотном городке на одноимённом мысе, совсем не испытывают к Катуллу трепетных чувств, иначе они не посмели бы изобразить его в таком странном виде.

Бюст хоть и сделан тщательно и стоит в хорошем месте — с одной стороны площадь, с другой — озеро, вокруг пальмы, вверху прохладное альпийское небо, — но это не Катулл. Бюст изображает римского полководца. И притом такого величавого, такого ослепительно могучего, такого напыщенного полководца, каких никогда и не существовало.

Сирмионцам, как видно, угодно насмехаться над своим знаменитым земляком, что, разумеется, не заслуживает ни малейшего одобрения.

И всё же я должен поблагодарить их за то, что они создали ложный образ поэта. Я обязан поблагодарить исказителей за вопиющее искажение, так как оно побудило меня рассказать о том, как писались стихи Катулла и как жилось ему на свете.

Comites [1]

Катулл был обидчивым человеком. Очень не любил, чтобы его обижали. Злился страшно. Не то чтобы ему совсем не нравилось, когда его обижали. Обижаться ему было интересно. От обиды ему хорошо писалось. Он даже нарочно ходил по Риму и подбивал прохожих, чтобы его обидели. Но никто не соглашался. Редко соглашались — не хотели обижать. Он, конечно, мог взять и плюнуть в кого-нибудь или сказать кому-нибудь ядовитое слово, чтобы добиться своего. Но тогда бы его обидели справедливо. А Катуллу хорошо злилось и хорошо писалось, когда его обижали несправедливо. Тогда и стихи выходили отличные.

По Риму он ходил не один. Всегда шли за ним два человека — Фурий и Аврелий. Куда Катулл — туда и они. Шли чуть-чуть позади него и радостно поглядывали по сторонам, потому что гордились, что идут за поэтом, — делали вид, что составляют ему компанию, составляют его окружение. Катулл их не прогонял, разрешал им сопровождать себя. Посмотрит назад через левое плечо — там Фурий, посмотрит через правое — там Аврелий. Оба приветливо улыбаются ему. Ну пусть, думает, идут.

Аврелий был высокий, светловолосый, а Фурий чернявый, смуглый, небольшого роста. Когда Катулл оглядывался через правое плечо, чтобы посмотреть на Аврелия, то поднимал лицо вверх и выкручивал шею, будто следил за птицей. Фурия же он искал далеко внизу и тоже выкручивал шею, надвигая подбородок на ключицу и отставляя ногу назад, будто рассматривал свою пятку, хотя в действительности Фурий был лишь немного пониже поэта, Аврелий — немного повыше. Иногда они сами давали о себе знать, чтобы Катулл лишний раз не оглядывался. Чуть только заметят, что он хочет повернуть голову налево или направо, тут же объявляют:

— Я здесь, Катулл! Я Фурий!

— Я здесь, Катулл! Я Аврелий! Привет тебе, славный поэт!

А потом идут дальше, гордо улыбаясь и не произнося ни слова. Сам же Катулл никогда с ними не заговаривал и ничего о них не знал. Только и знал, как их зовут. Да ещё, конечно, ему было известно, что они следуют за ним повсюду. Если кто-нибудь спрашивал у него, кто они такие, он отвечал: «Comites Catulli»[2]. Именно так и говорил — comites. Нарочно употреблял это словечко, которым обозначалась свита очень важных сановников. Думал, что кто-нибудь посмеётся над ним — укажет на него пальцем и крикнет: «Catullus consulem se fert! Hahae!»[3] А Катуллу только того и надо было, чтобы его кто-нибудь обидел. Но никто не обижал, не смеялся. Наоборот, почтительно кивали и говорили: «Свита. Ну хорошо». А то и просто пожимали плечами — мол, свита так свита.