Окольные пути

– Здрасьте, месье Анри! Здрасьте, месье Анри! – закричал человек по кличке Никуда-не-пойду, подмигивая Брюно, как бы желая, чтобы добрый приятель посмеялся с ним вместе, но тщетно: тот был не в силах поднять головы. «В каком же состоянии его элегантный утренний костюм!» – подумала Диана. И она заметила, что Лоик тоже с грустью оценивает причиненный ущерб.

– Нужно уложить его, – сказала бесшумно вошедшая Арлет-Мемлинг, приподнимая Брюно за подбородок и холодно вглядываясь в него глазами женщины из индейского племени сиу. – У него температура, и он может всюду нагадить. Но завтра уже он будет на ногах, как новенький!

И она рассеянно похлопала больного по щеке, с таким же чувством она могла бы похлопать и быка. И тогда Никуда-не-пойду, наклонившись над Брюно, приник долгим поцелуем к его невидящим глазам, затем, с видом заговорщика, осклабился, повернувшись к парижанам, что заставило их в ужасе отступить.

– Но что ему нужно от него? – закричала Диана.

Впервые Диану меньше шокировала принадлежность к низшему общественному классу, чем намерения поклонника Брюно.

– Оставьте же его наконец! – снова закричала она, а тем временем Лоик мешал сумасшедшему возобновить свои ласки, удерживая его за ворот.

– Никуда-не-пойду! Отстань от него! – закричал Морис Анри извращенцу громким мужественным голосом, правда, несколько сдавленным от смеха; он скрючился на своем ложе, а на глазах у него выступили слезы.

– Это правда, вы не имеете права делать это! – воскликнула Люс в свою очередь, выказывая при этом неожиданную смелость.

Никуда-не-пойду отступил и, наклонив голову, пробормотал:

– Он сам только что хотел!.. – Затем пробормотал еще какие-то гадости, чем вызвал к себе всеобщее отвращение.

Дело приняло серьезный оборот. Воспользовался ли этот тип слабостью их молодого друга, чтобы... чтобы... обесчестить его? «Как были бы отомщены женщины, обобранные Брюно!» – подумала Диана. Его собственное стремление взять реванш сделало его неразборчивым и сослужило ему дурную службу.

Женщины, которые платят, никогда не радуются, если платят мало, как бы то ни было – это всего лишь цена низости или глупости их любовников, но ни в коем случае – их деликатности, потому что она исчезает для них вместе с первым же выданным франком.

И Диана Лессинг погрузилась в утонченные и глубокие размышления по поводу окружающего ее общества, в то время как Никуда-не-пойду и Лоик несли Брюно на кровать, и за ними следовала бледная, охваченная раскаянием Люс. Морис Анри, по-прежнему в хорошем расположении духа, закурил сигарету и улегся поудобнее в своем алькове.

Лоик задумался, глядя на Никуда-не-пойду, ему было одновременно страшно и смешно при мысли, что Брюно, такой высокомерный, такой сноб, подчеркивающий свою мужественность, был опетушен этим глупым молодцом. На первый взгляд все выглядело экстравагантно, но в этой сфере (и этим все достаточно сказано!) всякое было возможно. Если эта любовь вспыхнула под воздействием солнечного удара, то оставалось лишь низко склонить голову перед могуществом дневного светила: гетеросексуальный Брюно Делор, всегда озабоченный быть именно таким, посылает улыбки деревенскому дурачку из Боса!..

И Лоик не мог не желать такой идиллии: и не потому, что он ненавидел Брюно или считал эту идиллию позорной, а потому, что знал, что прямо противоположное суждение по этому вопросу глубоко и окончательно укоренилось в мыслях Брюно и ему подобных. Его сексуальные предпочтения давали Брюно несокрушимое превосходство. Лоик мог бы стать министром, спасти от пожара десяток детей и погибнуть при этом, открыть лекарство против рака или написать Джоконду, все равно – в разговоре всегда мог возникнуть момент, когда Брюно сумел бы высмеять Лоика, выгодно подчеркнув свои достоинства. Естественно, подобное исключалось лишь при одном условии: если бы Лоик разбогател.

***

Оставшись с семейством Анри, Диана и Люс на мгновение остро ощутили отчаяние и нежность: перипетии их судеб, усилия, которые они предпринимали, чтобы спасти свое достоинство, опустошили их. К тому же их отношения, основанные на таких вроде бы нерушимых основах, какими являются привычки, внезапно пошатнулись, стали непрочными, потеряли очарование. И хотя в их диалогах или даже во внутренних монологах еще сохранялась внутренняя гордость, ночами и Диана, и Лоик, и Брюно, лежа в постелях, спрашивали себя: «Что я здесь делаю?», «Что с нами будет?», «Кто из этих людей любит меня?». И так далее и так далее. Короче говоря, они оказались наедине сами с собой, но у них не было никакого снотворного, чтобы принять его, и нельзя было позвонить по телефону какой-нибудь подруге или приятелю, также страдающим от бессонницы.

И только Люс сохраняла спокойствие, если не считать ее порывов к Морису и того смертельного ужаса, что внушала ей свекровь, если бы она могла звать так эту дикарку. Она зарделась от благодарности, когда Арлет хмуро сказала ей: