Около кота

– И вот через несколько лет её вдовства забрёл к ней в замок один старенький брат-странник. А потом как-то так само вышло, что остался там жить. Только брат этот вовсе не добрым оказался, а вовсе даже наоборот – из Братства его давно уж изгнали за увлечение чернокнижием, да ещё бабу он какую-то обрюхатил. Короче, не пожелал с Праведным Надзором дела иметь и вовремя слинял. Скитался по дорогам, подаяния просил, подворовывал… пока не оказался в Тумаролайе. Там про изнывающую графиню услышал на базаре и понял: вот оно! В общем, сумел он как-то её то ли обхитрить, то ли чарами заморочить, но только остался жить при ней, и стал её тайным искусствам обучать. Прожил так три года и куда-то делся. Брат Урамидхи говорил, что следствие так в этом и не разобралось: то ли сам помер, то ли графиня его уморила, то ли ушёл куда и пропал с концами. Главное, что успел заразить графиню чернокнижием, и стала она уже сама этим грязным делом заниматься. При том способной ученицей оказалась. А тайные искусства ей для чего нужны были? Правильно, чтобы мужчин приманивать, чтобы они к ней великую страсть испытывали. Только вот большинство из тех, кто на неё запал, долго не жили. Кто от неожиданной болезни помирал, кого разбойники убивали, кто под королевский гнев попадал и кончал жизнь свою в петле или на колу… И это двадцать лет продолжалось! А для чародейства своего графине кое-что требовалось. Хорошо сидите, господин? Так вот, нерождённые дети ей были нужны! И потому её слуги забирали в замок беременных селянок, а там как-то так получалось, что у тех случался выкидыш. Ну, селянку после того назад в деревню выпроваживали, и о том, что в замке с ней было, она завсегда молчала. Потому что такое заклятье накладывалось. Ну а если не срабатывало заклятье, то исчезала куда-то эта селянка. И никто не бил тревогу, потому что ж это её крепостные, она над ними полная владычица. Хочет – на волю отпустит, хочет – велит на ужин зажарить…

– Вроде бы что-то такое я слышал, – задумчиво протянул господин.

– Так ведь дело-то громкое было! – закивал я. – Не местный Надзор занимался, а из столицы людей прислали. Среди прочих – и брата Урамидхи, он тогда ещё только начинал в Надзоре послушание нести, ему только-только двадцать стукнуло.

– Как же получилось, что графиней заинтересовался Праведный Надзор? – поднял брови господин. – Ты ж сказал, никто не жаловался…

– Да ошибочку её слуги допустили, – охотно объяснил я. – Схватили беременную девку, потащили в замок. Думали, холопка. А это оказалась дочь знатного человека, она замужем была, зачала ребёнка, да муж её помер и родители решили выдать её за другого. За похотливого старичка, высокородного, ясен пень. А она, представьте, сбежала, в селянское платье переодевшись. Не знаю уж, говорил брат Урамидхи, на что она рассчитывала, куда бы она делась в положении, но и то верно, продолжал он, что бабы часто думают не головой, а другим местом. В общем, графинины слуги её в поле хвать, в рот кляп, и в замок. Там, в замке, она и сгинула. Но только то местные видели, и кое-кто девку опознал, и пошла молва, и докатилась до её батюшки, а батюшка тоже не совсем хрен собачий, советник городского головы в Тмаа-Ниданге. Обратился он с жалобой к королю… ну и пошло раскручиваться. Сыщики цепкие попались. Ну а потом уже оказалось, что дело то по части Праведного Надзора, и король попросил Старейшего Брата Хмиугайи Четвёртого, чтобы столичный Надзор тут поработал, ибо уж больно дело поганое… не селянка же волшбой занималась, а высокородная госпожа.

– Кончилось, насколько мне вспоминается, костром на центральной площади в Тмаа-Тумарлайе? – уточнил господин.

– Истинно так, – кивнул я. – Войска взяли замок, а графиня подземным ходом сбегла. Только недалеко ей уйти удалось, опознала её одна из тех баб, у которой в замке дитя вытравляли. Так что схватили голубушку, в железную клетку посадили. Долго Надзор с ней разбирался, два года следствие длилось. А как непреложно всё установили, так и состоялся королевский суд, и присудили ей костёр. Вот и такие ведьмы бывают, господин мой.

– А не жалко тебе её? – спросил вдруг тот. – Живой человек всё-таки… Смерть на костре – пожалуй, слишком страшная смерть.

– А что ж, по-вашему, её медовыми пряниками следовало за все злодейства кормить? – вскинулся я. – Мне её ничуточки не жалко, а жалко тех баб деревенских да тех детишек неродившихся по её вине. Да за такое тысячу костров маловато будет!

– Но ведь она всё равно пребывает сейчас в чёрном пламени преисподней, – заметил господин. – По сравнению с которым тот костёр на площади словно капля в сравнении с морем. Так не милосерднее ли было отправить её туда безболезненным образом?

– А тем бабам это понравилось бы, безболезненный образ? – возразил я. – Что бы они тогда сказали? Что никакой справедливости! А без справедливости никак, без справедливости люди звереют и всё крушить начинают. Так что очень правильно, что на костёр…