Около музыки и другие рассказы

Сегодня утром он пошёл смотреть результаты экзаменов. Вечером вывесят в интернете, но неужели ждать? Списки были прямо на двери школы, на улице.

Грошевский, двадцатым номером. Что же… Через неделю будет сдавать экзамены ещё один поток, а мест двадцать пять. Если хотя бы шесть человек напишут лучше — он, Грошик, в пролёте. Вероятность поступления… Он прикинул в уме, потом плюнул: вероятность выходила не очень. Хотя шанс есть. Есть же шанс!

— А, Грош! Что, ты как?

Вздрогнул, обернулся: кто здесь из старой школы? А потом понял: это не из старой… Фёдор, чудной такой парень, волосы синие с одной стороны, с другой их вообще нет, и туннель в ухе.

— Вот, двадцатый, — сказал ему Грошик.

И отошёл. Говорить не хотелось.

Медный грош, ломаного гроша не стоит, пропасть ни за грош. Видно, дёшево он выглядит, раз прозвище сразу прилипает к нему.

Всё, забыть. Впереди самолёт, радость! Отчего же она никак не наступает?… А может, дело не в поступлении, а просто они впервые едут с мамой вдвоём. Грошик привык, что их много, Грошевских. Папа, мама и три брата, да каких брата! Он, Грошик, всегда был из всех самый маленький. И всю школу ему говорили: Грошевский? О, у тебя такие братья!

Конечно, когда есть Илюха — капитан школьной команды по баскетболу, и Тимофей — главный диджей всех дискотек, ему самому оставалось быть только Грошиком.

Всегда они дёргали его, шутили, расслабиться нельзя ни на минуту. И он даже обрадовался, что едут без них — сколько можно, в самом деле?… Но почему тогда даже в аэропорту как-то пусто? Будто зуб выпал, а всё хочется его языком пошатать.

— Матюша, я отойду ненадолго, — сказала мама.

Он кивнул, сделал скучное лицо. А внутри стало страшно. Ну что ты за младенец, от мамы ни на шаг… Детский сад на выезде. Он так привык быть со старшими, никогда не оставался один в таком большом пространстве.

В магазинчике через стекло было видно: какой-то мелкий пацан лет десяти рассматривает телефоны. Один, никаких мам с ним не было. Да брат Илюха на свой футбол в шесть лет один ездил в троллейбусе, а он что?! Точно Грошик, и это на всю жизнь.

— Всё в порядке? — спросила мама. Уже вернулась.

Он вздохнул с облегчением и тут же разозлился на себя. Нет, хорошо, что они поехали вдвоём! А то он так и будет каким-то придатком. Вечным хвостом. Надо взрослеть.

— Грустный какой-то; из-за школы переживаешь? Не волнуйся, ты сделал что мог. Уровень у тебя хороший, если чуть-чуть не хватит — можно будет на следующий год попробовать…

Вот! Даже мама не верит, что он поступит. Даже мама! Не понимает, каково это — остаться в старой школе. Для всех учителей — «Грошевский-младший». И хоть бы старшие были двоечники какие, так нет! «Учись как братья! Бери пример!» И он даже завидовал приятелю Артемьеву: тот отвечал сам за себя, потому что ни братьев, ни сестёр у него не имелось.

И старшеклассницы вечно ловили Грошика, младшего братца, и передавали записки (в начальных классах ему даже нравилась эта роль почтальона).

А потом надоело. Маленький, маленький, и ростом самый мелкий в классе, и ничего-то он не решает, ничего от него не зависит. Это не я, меня здесь не было.

На самом деле сменить школу посоветовал Тим. Сказал: вот, смотри какой лицей, хочешь попробовать? Там про нас, старших, и знать никто не будет… Тимофей вообще его понимает, чувствует. Жаль, что не удалось с ним сегодня поговорить. И вообще жаль, что они не летят вместе. У Тима экзамены, а у Илюхи соревнования. Какое уж тут море. А маме дали отпуск только сейчас, в июне. И тут как раз позвонила мамина школьная подруга Майка, позвала в гости. И она решилась: поедут вдвоём!

Вдвоём. И без этих огромных балбесов оказалось, что им с мамой даже говорить не о чем.

Мама читает и улыбается. То ли книге, то ли своим мыслям: конечно, впереди море, и главное — увидит свою подругу, сто лет не виделись!

Грошик тоже делает вид, что читает. А у самого в ушах — вот эти утренние слова синеволосого Фёдора: «Ну что, Грош? Как?»…

Илюху с Тимохой никогда не звали Грошиками.

* * *

Но когда они сели в самолёт («Поддуть жилеты через клапаны поддува», — всегда смеялись они впятером; а тут с мамой только переглянулись), и когда пристегнули ремни, и когда самолёт пошёл на разгон — и вдавило в сиденье, и заложило уши, — только тут Грошик почувствовал «внутреннее прыганье», когда сердце готово разорваться от счастья. Летим!

«Может, мне стать лётчиком?» — подумал он тихонько и сам себя засмеял за эту мысль. Кому лётчиком, тебе, Грошику?…

Но всё равно было счастье. Там, в небе. И не хотелось думать, что дальше, — ни про школу, ни про море, ни про неизвестную мамину подругу (тоже никогда не знаешь, чего ожидать от этих знакомых, лучше бы в гостиницу). Просто небо, и всё.

Как это другие могут читать или играть в телефон в небе? Ещё уши наушниками затыкают и смотрят в экран. Мы же летим, летим, летим!