Окольцованные злом

Пора было уносить ноги. Семен Ильич не мешкая кинулся к выходу, но в дверях появилось вражеское подкрепление — усатое, с перекошенной от злобы мордой и чем-то блестящим в руках. Хованский стремительно развернулся и оказался лицом к лицу с греком, сжимавшим опасную бритву. Страшная это штука, очень опасная. В умелых руках легко отрезает носы и уши, вспарывает животы, кастрирует в два счета. Увидев, как ловко грек прочертил бритвой сверкающую дугу в воздухе, штабс-капитан стремительно ушел вниз и трофейной джагой рассек ему обе голени, — вот так-то, теперь, милый, не попрыгаешь. Между тем за спиной уже вовсю раздавались яростные крики, послышался топот бегущих ног, и дальнейшее промедление, как говорится, было смерти подобно. Кувыркнувшись вперед, Семен Ильич схватил застеленный белой скатерочкой столик, с силой швырнул в окно и, вышибив витрину, что было сил бросился бежать. Догонят — точно замочат.

«Вот так пообедал!» Сломя голову несся штабс-капитан по чужому, незнакомому городу, сбивая с ног зазевавшихся прохожих, пока не очутился наконец черт знает где — в какой-то узкой щели между высоких стен. Звуки погони стремительно приближались. Вытащив из кармана шпалер, Хованский приготовился уже подороже продать свою жизнь, как неожиданно заметил небольшой проход в каменной ограде и толкнул створку деревянных ворот.

Вначале ему показалось, что он попал на обветшавший погост, с величественными платанами, древними гробницами и большой часовней. Однако из «часовни» доносилась странная, ни на что не похожая музыка, и штабс-капитан понял, что это не кладбище.

За воротами тем временем послышались яростные крики преследователей, и Семен Ильич не раздумывая бросился к дверям, из-за которых раздавались удивительные звуки — флейты в сопровождении барабанов. Он очутился в круглой, устланной коврами зале, где собралось десятка два мужчин, одетых в черные халаты с широкими рукавами и высокие, чуть суживающиеся кверху желтые шапки из верблюжьей шерсти.

Он, конечно, не знал, что попал в тэккэ — место проведения ритуальных церемоний таинственного ордена дервишей-мевлеви, и во все глаза уставился на развернувшееся представление.

Тем временем некоторые из мужчин сбросили свое одеяние, оказавшись в коротких куртках поверх длинных белых рубах, другие же остались в черных халатах, и все вместе начали двигаться по кругу, одновременно поворачиваясь вокруг своей оси. Старики делали это медленно, молодые кружились с бешеной скоростью, словно волчки, однако штабс-капитан с изумлением заметил, что ни разу никто никого не задел, хотя у одних глаза были устремлены вниз, а у других и вовсе закрыты.

В самом центре круга, не вертясь, как остальные, медленно вышагивал седобородый дервиш в черном одеянии и зеленом тюрбане, повязанном поверх шапки из верблюжьей шерсти. Он прижимал ладони к груди и держал глаза опущенными книзу и тоже ни разу не задел никого из круга, как и его никто случайно не коснулся.

Дервиши, двигаясь по кругу, продолжали вертеться. Внезапно некоторые из них останавливались и медленно, с просветленным лицом, усаживались у стены, тогда другие поднимались и занимали их места в круге. Как зачарованный, не в силах сдвинуться с места, наблюдал штабс-капитан за древней церемонией, не подозревая даже, что погоня отстала и преследователи, опасаясь заходить во двор тэккэ, шумной толпой поджидают его у ворот.

Наконец музыка смолкла, странная пляска завершилась, и, только теперь обратив на штабс-капитана внимание, седобородый дервиш в зеленом тюрбане медленно приблизился к нему. На мгновение он пристально вгляделся Хованскому в глаза, затем чуть заметно качнул головой и, поманив за собой, не спеша двинулся к дверям тэккэ. Словно на поводке, штабс-капитан безропотно последовал за ним. Дервиш провел его через двор и отворил потайную калитку с противоположной стороны, а в это время в голове явственно раздалось на чистейшем русском языке: «Мертвые не умирают!»

* * *

За окнами наконец опустился темный осенний вечер, и Башуров, без устали меривший шагами гостиничную клетушку, решил, что тянуть дольше не имеет смысла. Переставив лампу с тумбочки на стол, он выложил на чистую салфетку приготовленную еще вчера иглу с кунжутной нитью, остро наточенную опасную бритву, пузырек йода и, чтобы случайно не испачкать одежду, разделся до пояса.

Всю свою жизнь он старался действовать согласно здравому смыслу, и сейчас этот самый здравый смысл настойчиво твердил ему, что от материнского наследия необходимо избавиться любой ценой.

Все беды последних дней несомненно проистекают от проклятого перстня, и, хотя никакими усилиями его не снять: ни с мылом, ни с маслом, ни как-нибудь иначе — надфиль скользит по поверхности, даже не оставляя царапин, — у настоящего воина всегда есть выход.