Окольцованные злом

Кого здесь только не было! С презрением взирали вокруг надменные сыны Альбиона, галантные французы с готовностью ловили женские взгляды, русские офицеры буравили богатых и счастливых ненавидящими мутными буркалами, сжимая рукоятки обшарпанных маузеров. Сотни зеркальных витрин пускали в лица прохожим солнечных зайчиков, свежий морской ветер развевал над посольствами флаги. Стучали по рельсам колеса трамваев, щелкали кнутами извозчики, громко ревели клаксонами авто. И никому в этой жрущей, суетящейся, играющей в любовь толпе не было дела ни до России с ее бедами и революциями, ни до Хованского с его ненавистью к человечеству. Чужая, непонятная жизнь с шумом проносилась мимо.

То ли от невеселых мыслей, то ли от прогулки по свежему воздуху у штабс-капитана зверски разыгрался аппетит. Заметив ресторан, конечно не такой шикарный, как у толстяка Токатлиана, но вполне приличный — с зеркалами и французской кухней, Семен Ильич вскоре уже сидел за столиком неподалеку от сцены.

— «О, ночные бульвары Парижа — любовь и тоска в обнимку», — черт знает с каким акцентом запел, не выпуская изо рта папироски, помятый пианист.

— Устрицы, салат, рагу и бутылку «Шабли». — На приличном французском штабс-капитан сделал заказ и в ожидании осмотрелся по сторонам.

Народу в зале было немного — так, обедающие, ничего интересного, — а вот неподалеку от входа, за угловым столиком, сидели двое молодых людей, которые Семену Ильичу сразу не понравились: один с бегающими глазками, другой усатый, похожий на жида. Они делали вид, что пьют мастику — греческое пойло, а сами глаз не сводили со штабс-капитана. Переговаривались вполголоса, как пить дать что-то затевали.

Между тем официант принес обед, налил в бокал искрящуюся солнечную влагу и, пожелав «бон аппети», испарился, а Хованский, истомленный двухнедельным пожиранием баранины с рисом, взялся за моллюсков. Он выжимал на устрицу лимонный сок, быстро подносил ко рту и единым духом высасывал из раковины нежнейшую, невероятно вкусную плоть, запивая ее холодненьким «Шабли», — это вам не «дузик» с пловом, господа!

Покончив с дарами моря, Семен Ильич принялся за салат, а в это время молодые люди от разговоров перешли к конкретным действиям. Один, изображая пьяного, без приглашения плюхнулся за стол, пролепетал что-то и, неизящно двинув рукой, разлил бокал с «Шабли» штабс-капитану на штаны.

«Сам виноват, не надо было устриц заказывать и гронки светить, теперь уж точно пожрать спокойно не дадут». Хованский ухмыльнулся, подходы эти были знакомы ему досконально. Сейчас начнется драка, его размоют, потом опустят на бабули, — дело верное. Тем временем за угловым столом нарисовался третий, внимательно следящий за развитием событий; увидев его морду, беспросветно наглую и злую, Хованский сразу понял, что вместо кролика его сейчас начнут кормить гурьевской кашей.

«Ну-ка, братец. — С неуловимой быстротой он сунул в харю непрошеному гостю по столу вилку для рыбы. — Что, не нравится?» Оставив ее торчать в щеке — пускай жути нагоняет! — Семен Ильич оскалился и тут же приласкал соседа винной бутылкой: «Отдыхай!» Раздался звук битого стекла, «розочка» получилась что надо, с длинными зазубренными остриями, а к Хованскому с яростным рычанием уже приближались двое негодяев. В руке у одного сверкал длинный, чуть изогнутый клинок — джага, другой сжимал что-то похожее на кистень-гасило. Кинув стремительный взгляд назад, штабс-капитан заметил еще одного, уже четвертого, невысокого жилистого грека, — судя по тому, как он держал в пальцах опасную бритву, это был самый гнедой.

Ф-р-р-р-р. Стальная сфера стремительно рассекла воздух, и, уклоняясь от нее, Хованский опрокинулся назад — не страшно, спинка стула убережет, — потянув при этом скатерть на себя. Он немного ошибся, это оказался не благородный разбойничий кистень, а попрыгунчик — железный шар на резиновой ленте, с его хозяином ухо надо держать востро. Стремительно откатившись в сторону и не давая времени для следующего броска, штабс-капитан воткнул метателю между ног вилочку для лимона, услышав визгливый вопль, понял, что попал куда следует, и разгибом корпуса вышел в стойку. Тут же его попытались достать джагой в лицо, но, поймав острие ножа в отверстие «розочки», Хованский с силой крутанул ее, перерезав нападавшему сухожилия на руке, и как мог ударил каблуком в колено, сломав сустав против естественного сгиба.