Окончательный диагноз

— Да, сэр, — откликнулся он и снова умолк, как актер дожидаясь наиболее выгодного момента для своей реплики. — Но ведь вы получили образование патологоанатома, не так ли?

Этот вопрос явно стал потрясением для Бенс-Джонса, но он с ним справился:

— Это было много лет тому назад.

Гомер пожал плечами:

— Мы хотели бы получить от вас разрешение на обыск вашего дома и кабинета, сэр, — заметил Райт.

— Зачем?

— Просто для того, чтобы удостовериться.

— А если я вам его не дам?

Однако все прекрасно понимали, что он этого не сделает. Гомер встал, и Бенс-Джонс спросил:

— А что со мной? Я могу идти?

— Боюсь, что нет, доктор. По крайней мере пока.

Он открыл было рот, но Гомер его опередил:

— В случае необходимости я вас предупрежу о том, что ваши слова могут быть использованы против вас.

— Было бы неплохо, — с мрачным видом откликнулся Бенс-Джонс. — А я позвоню своему адвокату.

Гомер пожал плечами и движением головы дал понять Райту, чтобы тот занялся необходимыми формальностями.

— Вы же знаете, что я этого не делал, старший инспектор, — окликнул его Бенс-Джонс, когда тот уже направился к двери. — У вас нет никаких доказательств, подтверждающих, что это сделал я.

Елена умирала. Вся вселенная сузилась до одной комнаты, в которой она лежала, многогранность бытия ограничивалась ее смертным ложем и окружавшими его стенами. Какая-то часть ее мозга осознавала, что вскоре это пространство сузится еще больше и будет ограничиваться пределами ее тела, а затем и вовсе сожмется в полное ничто.

И после этого уже ничего не будет.

Ей казалось, что она плывет в теплом безвоздушном пространстве, в котором ее не тревожили ни боль, ни волнения, ни даже зловоние. Ей казалось, что она парит, оторвавшись от земли и от жизни, словно опьяненная надвигающейся смертью.

Ей казалась удивительной эта снизошедшая на нее тишина. Она не сомневалась в том, что еще пару дней назад она слышала долетавшие до нее звуки. Ничего особенного — щебет птиц, шум автомобильного двигателя, отдаленный гул летевшего самолета, но, по крайней мере, эти звуки свидетельствовали о существовании за пределами ее комнаты внешнего мира. Но потом они незаметно заглохли и исчезли, как обеспокоенные родственники, которые всегда выходят в соседнюю комнату.

Она слегка пошевелилась и удивилась отсутствию боли, с трудом вспомнив о морфиновых пластырях, которые теперь постоянно носила как непременный модный аксессуар. Ныне у Елены не было ни колец, ни браслетов, и ее украшали лишь уродливые наклейки, спрятанные под ночной сорочкой.

К несчастью, они не могли заглушить гнилостный запах, который непрестанно просачивался из-под повязки.

Дверь открылась, и в комнату вошел Джон. Он, как всегда, улыбался. Она понимала, что эта улыбка свидетельствует лишь о его беспокойстве и что он напяливает ее на себя перед входом в ее комнату, точно так же как люди надевают перчатки, выходя на улицу морозным утром. Вначале он ничего не говорил, впрочем, она и не ожидала от него каких бы то ни было слов. Он просто опустился на край кровати и осторожно взял ее руку.

— Все нормально? — спросил он.

Еще недавно она ответила бы ему, что нет, что она умирает. Еще недавно она обрушила бы на этот мир всю свою ярость и отомстила бы ему за то, что проиграла схватку с этой жуткой болезнью. Но теперь все было иначе.

Ей это казалось странным. Куда делась вся ее злость? Без нее она чувствовала себя неполноценной. Елене казалось, что ей всегда была присуща эта злость и в определенной степени наличие этой злости определяло ее сущность. И вот теперь, когда у нее были все основания для того, чтобы кипеть от негодования, всю ее злость как корова языком слизала. Она не только доживала последние дни своей жизни, но рак превратил их в унизительную и постыдную процедуру. Он проявил полное пренебрежение к ее телу, породив жадные и хищные метастазы в ее костях и легких, которые наполняли ее ноздри чудовищным смрадом при каждом вдохе, и этот запах невозможно было заглушить никакими ароматизаторами, дезодорантами и довольно болезненными процедурами, которые осуществляла сестра Макмиллан. Даже косметическая мастектомия (отвратительное название для не менее отвратительной операции) не смогла замедлить его наступление.

— Хочешь что-нибудь съесть?

Они оба понимали, что есть она ничего не будет. Даже в тех редких случаях, когда она не испытывала тошноты из-за постоянного воздействия морфина, ей не хотелось есть. Поэтому Елена просто покачала головой.

— Ты мало пьешь, — укоризненно заметил он, указывая на полный стакан воды, стоявший на прикроватном столике. Она не ответила и лишь заметила сквозь полуприкрытые глаза, что он качает головой.

— Мне надо на работу, — промолвил он. — Сестра будет через час. Ты подождешь?

Она улыбнулась и слабо кивнула, не глядя на него.

— Конечно.