«Окопная правда» Вермахта

«Время от времени тебя одолевает усталость, и это вызывает странное ощущение, — признавался своей жене Гарри Милерт. — Вообще кажется, что единственная вещь, способная заставить тебя преодолеть эту слабость, — это угроза твоей собственной жизни». Крайнее утомление приводило даже самых сильных людей в состояние полнейшей апатии. «Наступает момент, — отмечал Гельмут Пабст, — когда все становится безразличным, ты становишься слеп и нем, потому что не можешь думать ни о чем, кроме того, чтобы поспать». Через несколько месяцев, так и не получив передышки от сурового напряжения боев, Пабст стенал: «Усталость все сильнее накрывает голову, словно шапка, лишающая дара речи и оглушающая меня, и, наконец, остаются только ноги, которые ты переставляешь одну за другой, шаг за шагом… словно старик. Позади слышатся резкие крики… словно Крики пропащих душ». С трудом поспевая за быстрым продвижением войск во Фландрии в мае 1940 года, Эрнст Клейст признавал: «Устал как собака и просто валюсь с ног. Но уснуть не могу. Перед глазами встают картины боев». На следующий день Клейст впал в отчаяние от напряжения сил, в результате которого он «совершенно ослабел от усталости. Только алкоголь, никотин и бесконечный, оглушительный рев и грохот орудий позволяют еще держаться на ногах». Другие солдаты также выяснили, что способны преодолеть усталость только с помощью искусственных стимуляторов, таких как первитин, который Ганс Вольтерсдорф принимал, чтобы оставаться на ногах после того, как «проспал не больше двадцати четырех часов за последние десять суток».

Однако рано или поздно усталость брала свое, и часто это имело серьезные последствия. В последние изматывающие дни немецкого наступления в декабре 1941 года Вильгельм Прюллер писал: «Мы медленно бредем к следующей деревеньке, где нам отведено 3 небольшие избушки и 3 так называемых «русских дома» — одна комната на взвод из 39 человек. Они с трудом помещаются там стоя, а должны провести в этом помещении всю ночь… Это уже не война, а драка за постой, которой не видно конца». Результаты этой отупляющей усталости вскоре становятся очевидными даже такому ревностному вояке, как Прюллер. «Наши парни обречены, — признавал он 19 декабря. — Приходится это признавать, и вот почему: час на улице, час в избе, караул, дозор, час на посту слухачей, час наблюдателем, дежурство за пулеметом — одно за другим. Я не удивлюсь, если кто-то из них сломается. Это продолжается с 28 ноября… Уже которую неделю: час сна, потом час службы». Неделей позже Прюллер написал: «Мы не выдержим еще одного такого марша… Мы и так уже едва передвигаем ноги. В основном у солдат осталось только то, что они несут на себе… Наша обувь пришла в негодность, нижнее белье и рубашки почернели (мы не меняли их уже несколько недель). Это лишь слабый намек на то, как обстоят здесь дела».

Часовые сменялись так часто, конечно же, в основном из-за сильных холодов, но Гарри Милерт указывал и другую причину, понятную фронтовикам: огромные потери на Восточном фронте так проредили немецкие части, что для выполнения необходимых задач часто не хватало людей. «Каждый вечер перед нашими позициями появляются русские, — писал он. — Но, даже несмотря на то что мы уже плохо видим воспаленными глазами, до сих пор они не добивались новых успехов. Но, к сожалению, из-за болезней и прочего нас становится все меньше, и если мы вдруг получаем пару человек в пополнение, они оказываются плохо обучены или вовсе попадается какой-нибудь сброд». Солдат становилось мало, а надежных — и того меньше. Поэтому оставшимся приходилось до изнеможения и практически без передышки совершать цикл «караульная служба — наряд — дозор — бой».

Из-за крайнего изнеможения некоторые в конечном итоге больше не могли исполнять свои обязанности. «Мы еще не сталкивались с настоящими опасностями войны, — признавался Ги Сайер, говоря о своей службе в подразделении снабжения, — но мы все были измотаны недосыпом, холодом, бесконечными переездами и отвратительными условиями, царившими вокруг». Как отмечал Сайер, поначалу усталость воздействовала больше на психику, чем на физическое состояние, поскольку «усталость, не покидавшая нас уже много дней, усиливала страх, который мы больше не могли контролировать. Страх же усиливал нашу усталость, поскольку требовал постоянной бдительности». Однако очень скоро эта усталость уступила место состоянию, когда они были «слишком измотаны, чтобы реагировать», и потревожить их не могло уже практически ничто. Сайер и его товарищи вскоре достигли той точки, когда «непреодолимая усталость действовала, как наркотик», в результате чего они были едва способны двигаться даже под огнем. Это «состояние на грани спячки», как обнаружил Сайер, создавало странное впечатление: «…Будто проживаешь одновременно две жизни. Сон и явь перемешиваются. Я чувствовал себя так, будто я, потерявшись во времени, глубоко сплю, и мне снится артобстрел. Мои товарищи продолжали говорить, и я слушал их, но на самом деле не слышал их слов».