«Окопная правда» Вермахта

Наконец, даже вдали от боев солдатам приходилось постоянно находиться в обществе одних и тех же людей, где было мало возможностей для личной жизни или уединения. «День и ночь стоять в карауле, лежать на льду и в снегу, отбивать атаки большевистских орд, потом целые дни без нарядов, без работ — только скучные самокопания, сон и еще раз сон», — жаловался лейтенант Г. Г. из 4-й танковой дивизии на монотонность своей жизни.

«И о чем же мы должны каждый раз разговаривать? Последние несколько месяцев мы жили бок о бок, знаем историю жизни каждого, знаем его переживания, его мысли и чувства. От нас не требуется решения заумных задачек. Единственная проблема, которая требует решения, — снабжение. В результате мы впадаем в уныние и становимся неспособными на спонтанные проявления чувств. Те, кто дома занимался искусством или наукой, теперь говорят только о еде и выпивке, о постое, о железнодорожном сообщении, о подвозе продовольствия и о почте. В конце концов, неужели это важнее, чем изучение мыслей какого-нибудь философа или творчества средневекового певца или чтение поэзии?.. Впрочем, разговаривать с товарищами о личных вещах и чувствах, которые ты испытываешь, не рекомендуется. Ты получишь в ответ лишь жалостливую улыбку или насмешливое ободрение. Где же, скажите, найти человека, с которым можно поделиться печалями и проблемами, которому можно доверить свои маленькие радости?»

Как пришлось узнать многим, боевые действия — это не единственная беда фронтовой жизни и необязательно самая изнурительная. Нередко скрытая сторона войны — постоянное преодоление физических трудностей, тяжелые и жалкие условия жизни — оказывалась постоянной проблемой и сущим мучением.

Но, несмотря на то что многим солдатам в повседневной жизни приходилось бороться с суровой стихией, время от времени их взорам открывались новые виды, панорамы и места, существование которых они не могли себе и представить. Странное соседство мрачнейших ужасов с природной красотой и незнакомыми ландшафтами усиливало притягательность войны, которую особенно остро ощущали солдаты-горожане, малознакомые с природой. «Мной овладевают странные чувства, — озадаченно размышлял Гарри Милерт в феврале 1943 года. — Сегодня мы пережили черный день, потеряв за час тридцать человек, и все же я, пожалуй, более счастлив, чем обычно, потому что светит солнце».

То же чувство охватывало и других солдат, осматривавших окружавшие пейзажи, и нигде они не казались такими чужими, как в России. «Степь была пустынна, но в то же время населена, тиха и грозна, — писал выдающийся польский писатель Генрик Сенкевич в своем романе «Огнем и мечом». — Спокойна и полна засад, дика, но не одной только дикостью своих полей, но также и дикостью своих обитателей». Пустынная, грозная, дикая — эти слова Сенкевич написал в конце XIX века. Тем не менее они вполне соответствовали и описанию степи, которое дал Ги Сайер: «Ужасное место, безразличное к страданиям, к смерти, ко всему. Мы ничего не могли поделать ни с ним, ни с испуганными криками, ни со стонами умирающих, ни с реками крови, святотатственно пропитывавшими землю». «Величественное плодородие чернозема, — отмечал Клаус Хансманн зловещий контраст между изобилием жизни, порождаемой степью, и смертью, пропитывающей ее, — вызывает лишь вздох от осознания того, насколько бессмысленным стало наше существование». Гюнтер фон Шевен пришел к более очевидному выводу, что Россия — это «место, отличительной чертой которого является смерть».