Окопная правда войны

О знамени, специально предназначенном Военным советом армии для такого случая, вспомнили лишь ночью. Спохватившись, прибывший в рейхстаг полковник Зинченко вызвал заждавшихся в его штабе Егорова и Кантарию, приказал Неустроеву выделить охранение и провести сержантов наверх. Под командой замполита батальона лейтенанта А. Береста и в сопровождении группы автоматчиков оба знаменосца без особых приключений, но со второй попытки выбрались на крышу над противоположным, восточным входом в рейхстаг. Здесь, на конной статуе канцлера Вильгельма, они без помех закрепили знамя.

В разразившемся поутру бою контратакующая артиллерия смела с рейхстага почти все, что было там красного. Но знамя Военного совета судьба хранила. Оно уцелело вплоть до полной капитуляции рейхстаговского гарнизона утром 2 мая. И во второй половине дня по приказу командира полка Зинченко было перенесено его знаменосцами на купол».

***

Из дневника русского танкиста Ивана Сергеевича Панарина (3 мая 1945 года):

«Утром похмелились, ребята разошлись кто куда. Я остался с Валей, она просила, чтобы я не уходил. Ребята поналивались, отобрали легковые машины у немцев и катались по городу с немками и русскими девчатами. Под вечер ребята собрались. Мы с Гришкой пошли в одно имение к помещику, отобрали двое часов, штук сто (целую корзину) яиц и направились к машинам. Но вдруг нам навстречу попадается один старшина с отарой русских девчат, все пьяные, они его вели, чтобы он при них застрелил того помещика, у которого они работали, за то, что тот над ними издевался. У них было вино, нас угостили изрядно, и мы пошли с ними. Старшина хотел застрелить помещика в доме, но я предложил увести, чтобы семья не видела. Захватив кабана с собой, пришли в барак, где жили его рабочие. Они нас обступили — русские, поляки, французы, чехи, итальянцы, бельгийцы, — и каждый жаловался на плохое отношение к ним. Старшина сделал выстрел, но легко ранил, помещик только крикнул и продолжал стоять. Я из пистолета произвел выстрел в большой его живот, и он упал, как сноп, продолжая ворошиться. Гришка очередью из автомата добил его. Скоро мы увидали, как по шоссе пошли наши танки. Я понял, что машина наша ушла на другое место, все мы пошли к машине, но ее уже там не было. Я пошел искать. В городе были самоходки, а наших танков не было, я ночевал с артиллеристами.

5 мая

Прибыли американские и английские войска с фотоаппаратами. Нас сфотографировали. По-русски не знают. Накручивая усы себе, кричат: “Шталин! Шталин!. Был парад, то есть митинг, а после угощенье в честь соединения с союзниками. Относились друг к другу очень дружелюбно.

6 мая

Я поехал на попутной машине искать свою часть по указкам, приехал в тылы 3-го батальона. Оттуда Пихтин направлялся в батальон, он почему-то остался в тылах: кажется, било масло на танке. Много было отставших танкистов, которые ехали в батальон, я поехал с ними. Проехав километров десять, остановились ночевать в городе Гюстров. Расположились в доме, где проживали шесть немок. Мы натащили курей, сготовили ужин, а после ночевали ночь.

9 мая

Узнали о капитуляции Германии утром, был митинг...»

***

Александр Захарович Лебединцев встретил Победу иначе:

«В 23 часа дежурная телефонистка с коммутатора позвонила о том, что в полночь будет передано по радио важное правительственное сообщение, чтобы я телефонную трубку держал у уха, так как радиопередача будет транслироваться по телефонной сети.

Я, конечно, так и поступил. Ровно в полночь услышал голос Левитана, который то затухал, то возникал вновь. Только и понял, что Днем Победы считать 9 мая. Я выбежал на крылечко дома и разрядил восемью выстрелами всю обойму вверх... Стоявший рядом часовой спросил: “Зачем вы это, товарищ капитан?“ — "Победа, браток, победа, пали и ты, салютуй!! Он выпустил вверх весь свой диск из автомата. Только минут через пять началось всеобщее салютование, выстрелами из винтовок, автоматов и пистолетов, а потом подключилась и зенитная артиллерийская батарея, стоявшая рядом. Я позвонил начальнику оперативного отдела полковнику Гавришу и начальнику штаба армии генерал-майору Бирману.

Вскоре я услышал знакомый мне еще с 1941 г. звук авиационного мотора разведчика-корректировщика Хеншель-126. Уже весной 1942 г. он был снят с вооружения, а тут, как призрак, появился вновь. На лунном небе я опознал его силуэт. Видимо, заметив по вспышкам выстрелы зенитных орудий, немецкий ас бросил пару бомб по этой батарее. Один зенитчик был убит и двое ранены. Их позиции были в ста метрах от занимаемого нами домика... Вот когда я подумал, как обидно погибать после объявления мира на земле. Вот так, почти незаметно, прошла та победная ночь, которой мы ожидали долгих четыре года, или 1418 суток».