Окопники

Высокий не остановился на пороге, как многие до него, а, взяв жменю овса из кормушки, пошел вдоль стойл по деннику. Вот он бросил щепотку овсинок на одну лошадь, на другую, те не шелохнулись, словно ничего не случилось, продолжают хрумкать кормом. Очередь дошла до Вектора. Всего лишь одно зернышко угодило ему на спину — он нервно вздрогнул, вскинул голову, оглядываясь. Высокий стоял, не сводя с дончака радостно — удивленных глаз, с поджарых его боков, впалых, давно не знавших скребницы, с груди, мощной, взявшейся длинным волосом, как у простой коняги, смотрел, и к улыбке на его лице примешивались горечь и жалость: какой заброшенный, запущенный конь. Вектор вслушивался в голос, ласково называвший его по имени, и что-то зашевелилось внутри, дорогое, давнее, полузабытое, но голос был чужой. Конь прижимал уши, крутил головой из стороны в сторону, месил ногами навоз, работая зубами, норовя кусануть подбирающуюся к нему руку незнакомца, шепчущего успокоительное «оле, оле!». От прикосновения он вздрогнул всем телом: столько было в погладившей его руке той давней, полузабытой нежности. Даже любопытно стало, захотелось рассмотреть повнимательнее, кто же это такой: «Не Xозяин ли?» Дончак изогнул шею, уставился подобревшим глазом на кавалериста, продолжавшего гладить его по крупу, усмешливого, в лихо заломленной белой папахе, в темно — синей черкеске с газырями, и, присмирев, чуть слышно, лишь одними краешками губ, заржал.

— Этого коня я беру! — сказал решительно парень.

— Да ты что, Гуржий? — воскликнул фельдшер. Он же больной, никуда не годный! Прикусочный! Или не видишь?

— А заметил, какой он отзывчивый? Овсинку и ту почувствовал!

— Он же ничего не ест! Злющий, как зверюга!

— Понять его можно. Видимо, давно уже без хозяина. Тоскует. Застоялся.

— А может, он дурноезжий! Намаешься ты с ним, хлебнешь горюшка. Попомни мое слово!..

Но никаким наговорам молодой казак не придал значения.

— Беру!

— Ох и упрямый ты, Гуржий!.. Ну, как знаешь. Мое дело предупредить…

Теперь каждое утро для Вектора начинается с ожидания Хозяина. Чуть заслышит его шаги, вскрикивает нетерпеливо. А если голос раздастся, готов оборвать повод и мчаться навстречу. Его волнует даже всякий чужой оклик: «Гуржий!», всякое упоминание этого имени в разговорах казаков.

Пока Гуржий идет от двери, дончак ржет, не переставая, делая паузы лишь для того, чтобы слышать певучее, ласковое «оле, оле!», обещающее непременную радость: Хо- I зяин с пустыми руками никогда не приходит, и, дождавшись его, начинает тыкаться мордой по карманам в поисках ржаной корочки и сахара.

— Ну и хитрюга, ну и сластена!

Слыша эти слова, Вектор про себя улыбается и, поедая лакомства, мотает головой и прищуривается от удовольствия.

Гуржий заглядывает в кормушку и торбу, приговаривая: «Молодец, весь корм поел!» — хлопает по холке и берется за скребницу. От прикосновения конь играет мышцами, чувствуя прибавление сил, изгибает шею, следя за движением рук Хозяина. При этом он видит свои бока, пополневшие за эти несколько дней, как подружился с человеком. Хоть корма все те же, но как они теперь вкусны!

Раньше он весь овес рассыпал по денннку. Хозяин, заметив эту дурную привычку, стал давать его в торбе, постепенно увеличивая порцию, и, сколько б ни дал, Вектор выбирает все до единого зернышка. Гладкий стал. Волосы, что висели на груди, исчезли, шерстка стала мелкой и густой, круп залоснился. Дело идет на улучшение. Это и по Хозяину заметно: за чисткой он балагурит и насвистывает что-то веселое. Вектор послушен: надо поднять ногу — пожалуйста, дает себя чистить везде: в пахах, под брюхом, в местах самых нежных, только под грудью не дозволяет касаться скребницей, заранее начинает всхрапывать и биться от нестерпимой щекотки. Нельзя — значит, нельзя. Хозяин снимает с руки скребницу, надевает варежку. Варежкой можно — ничуть не щекотно, даже приятно.

И всякий раз он полон ликования, когда Гуржий, взяв-за недоуздок, ведет его к выходу. Идет с приплясом — так хочется быстрее выскочить и помчаться: сытый, сил девать некуда, молодой, в самом соку.

На корде Вектор бегает с удовольствием. Сначала на кругу ничего'не было, затем появилась жердочка, положенная поперек. Недоумевал: к чему она? Перемахнул, чуть тронув ее, для контроля, задним копытом. Хозяин тут же подошел, похлопал рукой по изгибу шеи, приговаривая привычное «оле, оле», и дал с ладони корочку хлеба. Понял: в чем-то угодил ему, иначе бы не приласкал. В другой раз жердочка оказалась повыше — Вектор прыгнул и опять получил корочку хлеба. Благодарность Хозяина подбадривала, и конь прыгал через препятствие все охотнее. Стал доверчивее: с Хозяином ему нечего бояться.