Окопники

Объявляются скачки. Хозяин — любитель конных состязаний, и они первыми выскакивают из строя. С гиком и свистом к месту старта мчатся еще несколько всадников. Кони под ними самых разных мастей. Рядом с Вектором — голова к голове — становится гнедая кобылица. Сухая, мускулистая, тонконогая, с высокой холкой и лебединой шеей, с точеной, маленькой, чуть горбоносой гордой головой. Лоснящиеся плечи и грудь, на которой шрам от осколка или пули. В крупных карих глазах по маленькому горячему солнцу. Густая рыжая челка, белое переносье, белые ноздри и губы. Внюхиваясь в исходящие от нее запахи, вслушиваясь в бормотание ее губ, Вектор замирает в изумлении: Гнедуха! Он узнал бы ее даже в темноте по ароматному ее дыханию, по голосу, по доброму нраву. Он вскрикивает, словно захлебывается в радостном рыдании. И почти одновременно с ним вскрикивает и она, обрадованно и нежно — узнала своего однокошошенника. Спеша высказать свое, безудержное, только им понятное, соскучившиеся, потянулись друг к другу приласкаться, прижаться щекой к щеке, прикоснуться к губам губами. Своим поведением изрядно озадачили своих седоков.

— Что это они?

— Знакомые, не иначе. Может, в одной станице выросли… Сам-то ты чей?..

У людей своя беседа, у коней — своя: есть им о чем вспомнить. Всплывает в памяти все, что было вместе пережито: как играли, когда были сосунками, гонялись наперегонки вокруг своих матерей и как после, уже повзрослевшие,

встречаясь глаза в глаза, в порыве нежности вскидывались на дыбы, норовя обнять друг друга передними ногами, как частенько на лугу, забывая о сладкой траве, стояли неподвижно, положив голову на шею друг другу. Вспоминаются все весны, встреченные вместе в родной стороне, все дороги и поля, пройденные в одной упряжи в посевную, в сенокосную пору, в уборочную страду, все дни и ночи в родном табуне, Старшой, его забота и ласки. Ничего не забыто, ~ и все мило.

Гнедуха внешне почти не изменилась, какой была, такой и осталась, только и прибавились шрам на груди да осанка, отличающая строевых коней. Но глаза выдают душевные перемены, затаенную усталость, нет — нет да и проскользнет в них как тень жалоба и печаль. Может, и хорошо понимает свою лошадь иной хозяин, но чтобы понять ее до конца, для этого надо родиться в лошадиной шкуре — тогда только и узнаешь, каково было ей, наделенной теми же чувствами, что и человек, даже щедрее, особенно инстинктами, в привычках не только постоянной, но и упрямой, не любящей никаких перемен, сменить один образ жизни, с рождения привычный, на другой, ее душе глубоко чуждый, каково ей в грохоте металла и гибели всего живого с ее слухом, острее, чем у кошки, с обонянием чутче, чем у собаки, с памятью исключительной, ни с чьей не сравнимой, с предчувствиями, какие людям неведомы. Воистину тут надо иметь терпение. И что поделать, если от века досталась лошадям общая с людьми судьба: чем занят человек, тем же заниматься и коню.

А как желанна пора, когда знали только плуг и косилку, оглобли телег, и не надо было скакать по зову трубы. Как бы ни было хорошо возле Хозяина, а тоска о тех днях никогда не проходит, томит неполнота жизни, какие-то радости, самые сладкие, ускользают неизведанными. Хочется зеленого раздолья, тишины лугов и полей, пахнущих свежей бороздой, поспевающими хлебами, хочется совместной с людьми работы на земле — кормилице и пастьбы в ночном среди степенных коней — работяг и резвящихся жеребят.

Раздается какая-то команда для людей, Гуржий и все всадники на старте спешиваются, снимают бурки, ремни с оружием, черкески (Хозяин все это передает Наташе) и налегке, лишь в бешметах и кубанках, вновь вскакивают в мягко поскрипывающие седла.

— Твоя гнедая хороша! — продолжает Гуржий разговор с соседом.

— А твой гнедой каков?

— Ничего. Конь — ветер!

— Обставит ли моя Вега твоего — не скажу. Но всех остальных заставит пыль глотать!..

Чувствуя скорый старт, Гнедуха в нетерпении перебирает тонкими, перебинтованными белой лентой ногами, приплясывает, вся как на пружинах, ставит уши торчком, просит повод. Ее хозяин сидит в седле как влитой — еще совсем юный, с пробивающимися усиками и по — мальчишески взъерошенным черным чубом.

Звучит одиночный выстрел и следом крик: «Пошел!», кони срываются с места — десятка полтора красавцев, только ветер засвистел в гривах.