Окопники

На площади в это время проносятся конники, спешиваясь и садясь на скаку, повисая на стременах, стоя на седле, перелезая под животами и шеями своих скакунов. Один с двумя шашками вдет на рубку лозы, другой, посадив мальчика себе на плечи, мчится галопом по кругу. Три казака, установив стол в центре площади, садятся за самоваром, разливают чай, пьют, а над ним один за другим проносятся всадники.

Какие-то кони откликаются Вектору, но Гнедухи не слышно. И наконец все голоса заглушаются барабанным боем, ревом лруб, песнями отправляющихся по своим расположениям сабельных эскадронов. Из спокойного, чуть грустного настроения дончака выводит Толстяк, появившийся неслышно, словно крадучись. Люди перед ним расступаются. Похлопывая стеком по блестящим голенищам своих сапог и показывая на Вектора, он говорит властно:

— Этого гнедого поставить на коновязь!

— Не дам коня! — отрезает Гуржий решительно и начинает поспешно отстегивать ремни седла, давая понять, что наступило время отдыха и кормежки, пора в денник.

— Товарищ боец! — в голосе Толстяка злость и угроза. — Мы с тобой в армии, а не на базаре!.. Повторить приказание!

Горько казаку, но что поделаешь, тянет руку к папахе:

— Есть… поставить на коновязь!

— И подтяни подпругу!

Гуржий все это исполняет медленно, скрепя сердце и пререкаясь с Толстяком:

— Вам с конем не справиться! Он вас сбросит!

— Кого сбросит? Меня?!. Да я сызмальства с конями!

— Дончак признает лишь своего хозяина. Предупреждаю, спокаетесь!

— Что ж, посмотрим!..

Предчувствия Вектора не обманули. Но, понимая, что теряет Хозяина и переходит во владение Толстяка, он смириться не хбчет и, едва его новый властелин приблизился, начинает рваться с привязи, храпеть и бить о землю копытом. Какую бы легкую жизнь, какие бы сытные хлеба ни сулили люди коню — может, и вовсе-то придется лишь гарцевать на парадах или бежать в дрожках, как оставшийся дома Бонапарт, рысак председателя колхоза, важнее всего знать, кому достаешься. Не дай бог угодить к такому, как, например, Чужой, — ничему не будешь рад, ни сытости, ни дрожкам, ни парадам, лучше уж пушку или тачанку возить, делать всякую черную работу, как самая последняя пегашка, но только б с Хозяином.

— Ну, ну, милый! Ну — ну! — шепчет незнакомец с подкупающей ласковостью, которой Вектор в нем и не предполагал. Рука, казавшаяся страшной, перестает пугать, касается холки мягко — мягко. Дончак выжидает: интересно, а что будет дальше? Не шарахаться же от человеческой ласки благовоспитанному коню, не кусаться и не брыкаться, как иная лощадь — дуреха, не знающая цены добру. Лишь ни в коем случае не позволить ему сесть в седло. Казалось, что Толстяк и не намеревается это делать. Но вдруг — и откуда только в нем эта кошачья ловкость! — он взлетает на стремени, грузно, с размаху валится в седло, и это отзывается в спине Вектора такой страшной болью, словно огонь у него под седлом. И забыв о всякой порядочности, дико заржав, он закружился, заметался, лишь бы избавиться от нестерпимой боли. Всадник и хлещет его бичом, и тычет шпорами по ребрам, и разрывает рот трензелями — это лишь прибавляет ужаса, и все это похоже на истязания, каким, вымещая свои огорчения и неудачи, подвергал его Чужой. Хочется его сбросить и крушить, топтать ногами. Однако цепок его мучитель, никак от него не избавишься. Наконец Вектор, вскинувшись на дыбы и сделав резкий рывок в сторону, сбрасывает седока. Боль отпускает.

Рассерженный Хозяин бросается ловить коня, переругиваясь на бегу с Толстяком:

— Я же вас предупреждал! Убедились? Конь признает лишь своего хозяина.

— Ну и черт с ним!..

Тихим ржанием Вектор изливает Хозяину жалобу на пережитый ужас и боль.

На пути к деннику возле них собираются казаки. Спрашивают, как да что, да почему. У Гуржия один ответ, все тот же: конь чужим не поддается. Объяснение всех устраивает. Только дед — хуторянин да Побачай не верят.

— Нет, ты что-то сделал!.. Кому — кому, а нам мог бы открыться. Уважь стариков!

— Скажи — упрашивает его и Наташа.

— Ладно, — сдается казак, вам, пожалуй, сказать можно… У коня под лукой вавочка. До сих пор на нее жалуется. Я. сделал подкладку из войлока с вырезом над больным местом, так и ездил… Ну и, значит, прежде чем отдать коня Толстяку, я эту самую подкладочку того — с…чуточку сдвинул.

— Ай, молодец, хлопец! Добре!.. А то годував, годував коняку, и вдруг отдай ее чужому дяде за красивые глаза, ни про шо, ни за шо… Хитер пузан! В рай хотел въехать на чужом… хе — хе… горбу. Ну и получил урок, в нос ему дышло! С чужого коня и середь грязи долой.

Продолжая разговаривать, Хозяин пробует рукой под гривой: не горяч ли? Так он делает всегда, прежде чем напоить, и пока воздерживаясь давать воды, насыпает в кормушку овса. Вектор лишь понюхал: нет у него никакого аппетита. Стоит, вздрагивая, переминаясь с ноги на ногу, понуро клоня голову и вздыхая. Горько ему: кажется, сделал что-то не так. Гуржий, заметив его подавленное настроение, гладит по холке, говорит:

— Ты не виноват. Ешь!