Окопники

Ему удалось первому наскрести прицельный ракурс. Иволгин видел, как немец втянул голову в плечи. И как вражеская машина вдруг, уменьшая крен, резко вскинула тупой сизый нос. Летчик сделал этот рискованный рывок — и прожил минутой дольше. Едва «фокке- вульф» воткнулся в облака, как разломился посередине.

Сняв палец с гашетки, Иволгин распрямил спину и крутнул головой: «Где Васюков?» С его лба градом скатывался пог. Губы солоно слипались. Размякшей кожаной перчаткой он вытер их, обмахнул лоб, провел по глазам и глянул за борт, «Где Васюков?!!» Як наставника стоял на прежнем месте под яблонями…

Когда Иволгин сел, он ждал: ему навстречу радостно побегут люди и первым, конечно, Васюков. Но встретил Иволгина лишь механик самолета. Он плакал…

Лейтенант Васюков посадил Як и зарулил на стоянку с пулей в груди. И был уже мертв, когда приблизились к его машине. Это казалось невероятным: посадить самолет с таким смертельным ранением. Однако с этой пулей летчик мог встретиться лишь в воздухе: на земле по нему не стре- ляли.

На следующий день Иволгин поднялся чуть свет, вытащил из-под подушки Васюкова, еще хранившей вмятину от его головы, ножовку и направился в сад. С листьев уже не капало, и небо над головой было чистое, а вдали синели Карпаты, тронутые на вершинах багрянцем.

«Летный будет день», — машинально отметил про себя Иволгин.

Обрезая отмершие сучья, он все ду мал о том, чего не досказал ему Васюков перед взлетом, и вспоминал свои приставания и расспросы.

«Вот он и ответил тебе… Показал, как надо уметь чувствовать врага далеко на подходе к земле, которую защищаешь. И при любой погоде. И встречать первым, чего бы это пн стоило».

В гот день Иволгин сделал еще три боевых вылета в паре с самим командиром эскадрильи. А ночью взбудоражил палатку громким криком во сне:

— Где Васюков? Братцы, кто видел Васюкова?

В ДОЛИНЕ СМЕРТИ

Работали они по — птичьи — от зари до зари. И трудно уже было понять, кто здесь кого больше изнурял к вечеру — то ли долина Копсан авиаторов суховеями, духотой, миражами, то ли авиаторы долину су етой, парами и газами сгоревшего бензина, гулом моторов.

Люди просыпались рано, задолго до восхода солнца. Просыпались, наскоро завтракали, обжигаясь пшенной кашей с хлопковым маслом, и спешили в поле. Там у каждого была неохватная нива, которую они поливали потом, чтобы к сроку, нет, раньше срока выросла на врага крепкая плеть.

Все дальше и дальше от оазиса «Двух карагачей» уходили стада поджарых джейранов. Жались к горам земляные зайцы, свистуны — барсуки, кекликн. Только змеи — ленивые, надменные — не хотели расставаться с вольницей. Выползая из щелей на расвете, когда люди уже пролили первый пот, змеи свивались кольцами и шипели на людей, если не были раздавлены прежде, чем успевали обнажить жала.

Проведя на ниве все светлое время дня, авиаторы снова собирались вместе в столовой. Здесь пили вод)' — холодную, из колодца, снимая жар, накопившийся за день в душе и теле. И если жар оставался, а голод торопил, то холодной водой из колодца разбавляли огненный борщ и принимались есть.

Ели жадно, приправляя обед шуткой, острым словцом, делясь друг с другом пережитым и сделанным за день. А потом падали на нары и нередко тут же засыпали — без чувств, без сновидений, даже без мысли о завтрашнем дне, зная, что завтра день будет такой же, как прошлый.

Зато просыпались с легкой головой, свежими мышцами, иногда в обнимку с товарищем, иногда в соседстве со змеей, ночью ли, днем ли, в жару, забравшейся в землянку.

Изхлестанная и растрепанная самолетными струями, исцарапанная коваными сошниками, оглушенная г улом моторов так же быстро и глубоко, с наступлением темноты, погружалась в сон долина. А просыпаясь, опять подставляла людям свою 1рудь, обросшую жесткой щетиной.

Авиаторы и долина Копсан жили как бы одной напряженной жизнью. И чем тревожнее приходили вести из-за гор, тем напряженней жили они — люди в синих комбинезонах и желтая знойная степь.

В тот день от жары лущилась краска. Казалось, вот- вот воспламенится жухлая трава. Воздух, сухой и прогорклый, помутнел часов с восьми. В нем, словно в паутине, повисала клубками черная груха — мошкара. И вдруг на знойной земле услышали тревожный сигнал:

— «Тюльпан»? Я — «Бсркут — одиннадцатый! При вводе на петлю самолет резко опустил нос и накренился влево. Рулей не слушается. Сильная тряска… Как поняли?

На этом связь с «Беркутом» оборвалась.

Это случилось в 14 часов 45 минут. Як, на котором инструктором летала Полина Борщева, глубоко врезался в землю.

Никто не видел, как это случилось. На старте, в квадрате, дежурили наблюдающие. Они должны были видеть. Но и они слышали только доклад Борщевой по радио.

Командир эскадрильи рассмотрел в бинокль далеко от старта, в степи, высокий гриб пыли. Послали к нему санитарную машину.

Летчики не снимали очков. Говорили мало и сквозь зубы.

… В 14.30 она еще кормила ребенка. В 14.37 была уже на высоте 4000 метров в пилотажной зоне. Ее зона находилась восточнее старта. В передней кабине Яка сидел курсант Калин.