Окопники

Вышел, понятное дело, Петр. Но сказал он Капе совсем не то, чего требовал начальник мастерской. Между ними завязался разговор о ее будущей профессии.

— Буду врачом, — сказала она.

— Это я знаю. А каким врачом? — допытывался Петр.

— Вы имеете в виду специализацию? Буду гинекологом.

— А что это такое?

Капа рассмеялась так же звонко, как в тот раз, когда Петр схлопотал себе замечание от капитана.

Я не выдержал, вышел к ним.

— Вы тоже не знаете, что такое гинекология? — обратилась Капа ко мне. — Тогда слушайте…

Петр стоял ни жив ни мертв, а она продолжала, как на лекции, излагать нам тонкости своей будущей профессии, от которых нас бросало то в жар, то в холод.

— Все ясно, — сказал я, хотя из лекции ее понял немногое. — Просим извинить — нам пора за дело. У Кравчука надолго не отлучишься.

Капа нисколько не обиделась. Даже посочувствовала нам.

А Кравчук действительно разгневался не на шутку: сопел, бросал инструмент, чертыхался. В такие минуты мы

старались держаться тише воды, ниже травы. Скидки на молодость не ждали. Не тот характер, и не то время.

8

«Юнкерсы» с воем устремились к земле, когда мы выбежали из мастерской. В деревне вместе с нами располагались все тылы полка, связисты, саперы и еще какие-то мелкие подразделения. Прикрытие с воздуха всего этого довольно многочисленного гарнизона возлагалось на единственную зенитную установку из четырех синхронно действующих пулеметов.

«Юнкерсы» наведывались к нам с педантичной немецкой точностью — через день и непременно во второй половине дня. А в промежутках между бомбежками над деревней подолгу кружил «костыль» — разведывательный самолет «фокке — вулъф», высматривая цели на завтра. На него мало кто обращал внимание. Зато во время бомбежек весь личный состав гарнизона палил из винтовок, автоматов и даже из пистолетов. Так было и теперь.

— Посмотри на него, полюбуйся, — негодовал Кравчук, указывая пальцем на начальника продснабжения полка, который прижался к углу обгорелого сруба и стрелял по «юнкерсам» из трофейного парабеллума.

А счетверенная зенитная установка почему-то молчала.

— Что они там, спят, что газ? — недоумевал Кравчук, имея в виду зенитчиков. — Немцы совсем обнаглели — по головам ходят, а они и в ус не дуют.

Я лежал почти рядом с ним, метрах в ста от нашей недостроенной хаты, в саду под яблоней. Вряд ли яблоня укрывала нас сверху, но каким-то чудом мы оставались невредимы. Вражеские пули секли снег то правее, то левее, оставляя следы, похожие на куриные. Бомбы проносило куда-то дальше, и там они разрывались одна за другой.

— Вся надежда на начпрода, — сострил Кравчук, поднимаясь со своего снежного ложа, когда налет кончился.

Он дал вогао своим чувствам, отчаянно ругался. В такие минуты лучше всего было помалкивать, иначе его тирады, неизвестно к кому обращеннце, могли затянуться надолго. Этого правила я придерживался всегда.

— Ты что, в рот воды набрал? — вдруг набросился он на меня.

Мне не хотелось с ним говорить еще и потому, что я не пришел в себя от завывания бомб и свиста пуль, не избавился от тяжести во всем теле. А Кравчук не отставал:

— Как тебе нравятся наши стражи неба?

— Что-то у них не ладится с установкой, — машинально ответил я.

Кравчука опять прорвало:

— Как налет — бегом к зениткам, и, пока они труса празднуют, сам громи стервятников. Предложи им свои услуги! Запишись добровольцем в расчет.

— Можно и так.

— Чего?! Ишь ты — новоявленный бравый солдат Швейк из Будейовиц!.. А на твое место кто здесь станет?

Кравчук выразительно кивнул на неразобранное оружие, сваленное в кучу. Каждый день нам привозили собранные на поле боя винтовки, пулеметы, автоматы — истерзанные, окровавленные, забитые снегом, вываленные в грязи. Часто винтовки оказывались заряженными — из них не успели выстрелить.

Счетверенная установка на окраине деревни была не нашего полка, и Кравчук считал, что нам не следует совать свой нос куда не просят. Однако на исходе дня, неожиданно изменив свое мнение, сказал:

— Вот что, Гаевой… Сходи-ка ты в самом деле к стражам неба, посмотри, что там у них…

С утра я поспешил к зенитчикам. Поздоровался с часовым у входа в землянку.

— Тебе чего? — спросил тот грубовато, похлопывая байковыми коричневыми рукавицами, плохо защищавшими руки от мороза.

— Мне вашего командира.

— А ты кто такой?

— Долго объяснять. Веди к командиру.

Часовой зашел в землянку и, вернувшись оттуда, пригласил:

— Заходи.

— Звание у командира какое? — осведомился я.

— Старшина…

В землянке было темно. Кто-то чиркнул спичкой, посветил мне в лицо.

— Слушаю, — донеслось из дальнего угла.

«Наверное, командир расчета», — решил я и сказал,

зачем пришел. Для пущей важности добавил, что выполняю приказание старшего техника — лейтенанта.

— Дельное приказание, — отозвался тот же голос. — Только скажи, пожалуйста, что ты понимаешь в зенитной установке?

Все притихли. Ждали моего ответа.

— Я понимаю то, что установка должна сбивать самолеты, а она бездействует, когда нас бомбят…

В темноте загудели и потребовали зажечь свет, чтобы посмозреть на меня, «такого умника».

— Ладно вам! — оборвал разговоры старшина.