Окопные стихи

На войне – как в игре: надо, чтобы повезло.

Надо, чтобы капризный и ветреный Случай, –

тот, который издревле зовётся «судьбой», –

и штыкам, и осколкам, и пулям назло,

и иным затаившимся бедам несметным,

вопреки и приметам, предчуствиям, снам,

удручающим душу тревогой слепой –

даже, может, желаньям твоим поперёк,

если жизнь вдруг покажется – невыносимой…

Так давай же, фортуна, верти колесо!

На войне – как в игре: надо, чтобы везло.

Внезапный выстрел

Вот где-то тут и прячется опасность.

Вот где-то тут и притаился враг.

И сторожит обманчивая ясность

мой каждый продвигающийся шаг.

И знаю я – не избежать.

не разминуться с ней на перекрёстке.

И остаётся только ожидать

внезапный выстрел – тихий или хлёсткий…

Я опущусь в примятую межу.

Прижмусь щекой к ружейному прикладу:

я помирать, простите, не спешу;

пускай меня поищут, если надо.

И я дождусь, что в прорези прицела

возникнет эта рыщущая гнусь.

И пусть не суетится обалдело –

нет, не надейтесь, я не промахнусь!

Память

Они патроны, что ли, берегли,

прикалывая раненых штыками.

А те –

пошевельнуться не могли,

лишь закрывались в ужасе руками.

И так ломались кости,

как хрустят

говяжьи туши при разделке мяса, –

и корчилась, стеная м хрипя,

живая человеческая масса…

Казалось бы – прошло уж столько лет!

Казалось бы – забыть уже пора.

Но стоит только тронуть этот след –

сама к оружью

тянется

рука.

***

– Огонь! –

И подкалиберный снаряд

метнулся синей проволокой к танку.

Но чуть левее гусеницы – в скат

горячая врезается врезается болванка.

Наводчик довернул маховичок,

и поднял перекрестье панорамы.

– Огонь! –

Но верещащею свечой

снаряд отрикошетил в небо прямо.

И в третий раз меняется прицел –

и весь расчёт меняется в лице:

танк

разворачивает

башню.

– Огонь! –

На чёрной танковой броне

сверкнула фиолетовая искра,

и танк, остановившись наконец,

сухую землю гусеницею выскреб.

Бой длился вечность –

25 секунд!

Санинструктор

Она была толста и некрасива.

И дула шнапс не хуже мужиков.

Не хуже мужиков басила

и лаялась – не хуже мужиков.

Грудастая, но низенького роста,

в растоптанных кирзовых сапогах –

она была до анекдота просто

похожа на матрёшку в сапогах.

Она жила сначала с помпотехом.

Потом с начхимом Блюмкиным жила.

А когда тот на курсы в тыл уехал,

она с майором Савченко жила.

И, выпив, она пела под гитару

в землянке полутёмной и сырой,

как Жорка-вор зарезал шмару

и и схоронил в земле сырой…

Она погибла в Польше, в 45-м,

когда, прикрывши телом от огня,

на плащ-палатке волокла солдата

из-под артиллерийского огня.

И если,

недоверчивый к анкетам,

ты хочешь знать, какой она была,

не Савченко ты спрашивай об этом –

ты тех спроси,

кого она спасла!

Горит фитиль…

Горит фитиль в латунной жёлтой гильзе.

Табачный дым плывёт по блиндажу.

А через час – о мама дорогая, –

мы в наступление пойдём.

И может быть, я сам того не знаю,

меня сразит фашистский автомат,

и упаду я мёртвый в чистом поле,

широко руки разбросав.

Друзья отыщут труп мой после боя

и, на шинельку молча положив,

под залп ружейный навсегда зароют

в окопе старом на бугре.

А через месяц в дом наш похоронку

в конверте сером почта принесёт,

что сын твой – мама, мама дорогая, –

в боях за Родину погиб.

Но ты не плачь, не плачь, моя родная,

не мучь себя и сердце не терзай:

ведь на войне есть правило такое –

кому-то нужно умереть…

Горит фитиль в латунной жёлтой гильзе.

Табачный дым плывёт по блиндажу.

И через час – о мама дорогая, –

мы в наступление пойдём.

Перед атакой

Лейтенанту Валерию Деменьтьеву, сапёру

Примкнуты штыки и подсумки расстёгнуты.

Запалы в гранаты повинчены намертво.

Присели солдаты в траншеи на корточки

с чужими, застывшими, серыми лицами.

Ну что же, товарищ! – вперёд так вперёд.

Уйми суматошно стучащее сердце.

Пусть будет, что будет, – и стерва-война

промечет свой жребий: орёл или решка…

Штурмовые ступени

Ждать недолго:

в откосах траншей

штурмовые отрыты ступени –

и пехота, царица полей,

изготовилась  для наступленья.

И когда отсчитается время,

отведённое артподготовке,

замелькают наверх по ступеням

на солдатских ботинках подковки.

И заученно, как на ученье,

развернёт свои цепи пехота –

отделение за отделением,

взвод за взводом, рота за ротой.

И пойдут, ощетинясь штыками,

через насыпи, через воронки –

захрустят, заскрипят под ногами

заржавевшие в грунте осколки.

Но без боли воспримет душа

эти резкие, жгущие звуки:

хорошо

пехота

пошла –

как по нотам солдатской науки!

Оглохшая пехота

И он кричит:

–За Родину! Ура!.. –

И мы встаём за нашим помковзвода.

А под ногами – жухлая трава,

над головами – каска небосвода.

И тотчас же, испуганно спеша,

бьёт пулемёт от крайнего сарая –

и звук такой, как будто не дыша

натянутую простынь разрывают.

А после – словно ливень кирпича:

стеной встаёт нерасчленимый грохот.

И сквозь него, стреляя и крича,

бежит

вперёд

оглохшая пехота.

И кто-то рвёт шинельное сукно,

и кто-то в чистом поле умирает,

а помкомзвода машет нам: – За мной! –

и рот в беззвучном крике раздирает.

И вот уже – разрушенный сарай.

Гранаты в пулемётчиков швыряем…

рывок –

и мы передний край

с землёй и кровью перемешаем.

– Круши их гадов!..

Ярость