Оковы небесного сияния

Мимолетом Виктор приметил белые, как снег… нет, как пепел волосы. Такие мягкие и шелковистые на вид. Хотелось потрогать их, почувствовать их прелесть. Они будто сияли, развиваясь на ветру.

– Твоя рана прошла. В следующий раз меня может не оказаться рядом. Как и Габриэллы. А сейчас… приходится прощаться. Я надеюсь, что ты найдешь её.

Виктора начало клонить в сон, а когда он чуточку оклемался, то увидел лишь пламенный и прекрасный рассвет, что с такой прелестью окатывает его лик, освежая, побуждает идти дале. Юнца уж рядом нет, но кость… покрылась плотью, а рана была затянута. Оставался лишь небольшой шрам, который должен был скоро затянуться.

Виктор открыл ожерелье, осмотрел возлюбленную. Она улыбалась ему. Наконец–то улыбалась ему…

V. Лабиринт цветущей смерти.

Шел дождь сегодня сильный. Тучи свинцовые изливались небесными слезами. Опускался густой туман, что поглощает тело, поглощает тебя. А может было это облако дыма, а может смог, что спустился, разорвав облаков черных гладь.

И шедший словно вечность путник, взор свой, потерявший в тумане, чувствует холод у ступней, что покрыты черной ледяной землёй, что вскоре стала бы черноземом. Он чувствует, что сгущается тьма вокруг, тьма без лика и слова, тьма, что есть правда, что есть истина не людская, истина, что божественна, что изнутри всё подевает кровью–нитью, сшивает райские мечты с адскими мотивами, говоря, что нет ничего, кроме этого ледяного ветра, кроме этого холода на синих и черных от земли кровавой ногах. Всё, что суще ныне есть кошмар, есть страх, но, в то же время, непреодолимое желание всплыть из плена нефтяного океана, взирая на жизнь, что для него была равна смерти, равна тому, что ныне под ногами, что ныне пред глазами.

– Безумие… – раздается из пелены тумана. – Ты чувствуешь кожею своей его? – молвит голос без оттенков, голос, что голосом и вовсе не является… Это не голос, это страх, это сущность зла, это то, что скрывало мирское здание в ледяной земле. – Ты чувствуешь страх? Что же… зачем ты пришел сюда? Найти любовь свою или смерти сыскать, помолвить с ней, ведь такие лики ваши знакомы меж собой, словно капли две, словно брат и сестра, словно холод и жар. Так кто ж из вас анх, кто из вас инь, а кто янь? Где судьба твоя, где жизнь твоя приют сыскала? В пене черной, что смертью все называют, хоть ни разу не видали?

И молчал путник, взглядывая в свет лампадный сквозь туман. Тишина. Абсолютная тишина. Как по Андрееву молчание, как страх быть скованным тьмою, но желание отдаться ей с головой, остаться в пелене тумана.

– У тебя нет даже имени, ты придумал его! Придумал историю, сам поверил. Так жил ли ты, аль умирал вечность? Было ль твоё рождение когда–то? Или ты просто странник, что прибыл в этот мир дарить людской девицы счастья безмерного? Кто ты есть? Ответа сам ты и не знаешь, по делу говоря, ты его и не хочешь узнавать. Ты лишь пепел, что образовал материю, ты лишь симулякр, ты оболочка, за которой органы, но есть в тебе, как и в других, хоть капелька души? Иль ты такой же обыватель, как другой? Но тогда никакой ты и не странник, но кто?

Мимолетом он почувствовал руку на своей шеи, почувствовал, как ноги отрываются от земли. – Кто ты, Лжевиктор? Ангел, Бес или человек?

Виктор рассмеялся, как дитя, что бред несет какой–то, что придумал я мельком, что в голову, как синица, приземлилось. – Я порождение луча! Ни вечного, ни конечного! Я ни свет, ни тьма, я то, что есть всегда, но то, что имеет собственно начало. – он вновь почувствовал землю под синими ногами, вновь ощутил свободу шеи. Вновь тишина. Молчание. Никого рядом. Только. Туман. Ничего боле. Только он. И тьма. Серая пелена.

Она распадется на до и после, как коснутся ноги мокрого мрамора, как ноги почувствуют что–то, помимо родимой земли.

И сядет он на мрамора кусок. Сядет на скамью, пустив взор на небесной глади красоту. И услышит голос такой противный, такой знакомый. То был ворон, его имя… – Вроде Витольд. Не знаю, не помню.

И подлетел к нему уж давно знакомый ворон. Так живо подлетел, хоть и стал мертвее, чем при первой встрече. – Привет, Виктор. – изрек Витольд, присев на ветвь старого обветшалого дуба, который бы прекрасно полыхал в каком–нибудь синем костре ожиданий, ведь выглядел он как человек, которого пустили в самый ад, в самую гниль мира. Он бы прекрасно полыхал, сгорая, превращаясь в жалкий пепел. Хотел бы я посмотреть на это, но уж слишком это ужасно. Неужто, вы бы хотели смотреть, как полыхает то, что некогда было таким живым и красивым? – Давно мы не виделись с тобой. Как ты? Смотрю, что ты даже не стал мертвее, чем при первой встрече, но я чувствую некую пустоту… Ты словно стал частью этого мира, в котором тебе нет места.

– О чем это ты, ворон?

– Ты стал слишком похож на меня, на других обитателей этого мира, хоть и остался живым снаружи.

– Чем же? Сам же говоришь, ничего не изменилось.

– Нет, понимаешь, дело в самом восприятии твоей энергетики. Если раньше она была, как у живого, то ныне… она мертвее любого мертвеца… Очень близко к Ней.