Оковы прошлого

Ну что ты, — тоже шепотом отозвался Коля, который в этот момент вытирал валик. — Она всех раздражает, только никто не признается.

Валентина прыснула, а Альбан громко расхохотался.

* * *

Жозефина удобно устроилась в кресле-качалке. Давид по ее просьбе налил им «в полпальца» поммо[15].

Значит, ты и правда это любишь, — вздохнул он.

А тебе не нравится?

Я предпочитаю кальвадос вечером и яблочный сок по утрам, но никак не их смесь! Поужинаешь с нами?

Нет. Впереди череда праздников, и я хочу отдохнуть.

Приятно это слышать. А я-то подумал, что молодежь тебя не пригласила.

Они всегда мне рады, — улыбнувшись, мягко сказала пожилая дама. — Альбан повторяет мне это на сто ладов, а Валентина ему вторит. Но будет лучше, если они больше времени станут проводить вдвоем, а не возиться со старушкой.

Давид подал ей стакан, они чокнулись, и он сел у стола.

Иногда я спрашиваю себя, знаешь ли ты, как сильно твои внуки тебя любят?

Я это знаю. Но они живут своей жизнью, и это нормально. А мне очень нравится мой маленький уютный домишко!

Она сделала глоток и прищелкнула языком.

—Ты пришел, чтобы я тебе погадала? — неожиданно с волнением в голосе спросила Жозефина. — Знаешь, с того самого дня, как я попала в больницу, карты лежат в ящике и мне совсем не хочется их доставать.

Я и не думал о картах, Жо. Я пришел, чтобы поцеловать тебя и... поговорить.

Ты выглядишь озабоченным... Что-то случилось? Это связано с женщиной?

Окинув его строгим инквизиторским взглядом, она заключила:

Это не серьезно.

Когда она так на него смотрела, Давиду казалось, что он становится прозрачным, поэтому он поторопился выложить то, что было у него на душе.

Это касается тебя. Тебя и твоих проклятых секретов. Ты сеешь неприятности в своей семье, Жо.

Я?

Ты отмалчиваешься, а они ищут. Угадай, зачем Альбан ездил сегодня утром в Гавр? Чтобы поговорить с отцом Эриком!

Не может быть! — взорвалась Жозефина. — С отцом Эриком Ватье? Да откуда они могли...

У меня не спрашивай, я понятия об этом не имею. Зато расскажу тебе о визите Валентины. Она пришла ко мне сама не своя. Она видит, что Альбан что-то от нее скрывает. Он постоянно о чем-то размышляет, а что, по-твоему, думать Валентине? Он боится рассказать ей о том, что его мать была сумасшедшей, потому что Валентина ждет ребенка. И из-за этого они ссорятся. Кстати о ссорах. Мы с Альбаном на днях, на пляже, тоже чуть не поссорились. Он подозревает, что ты рассказываешь мне то, что таишь от него, и злится.

Но ведь тебя все это не должно касаться! Ну зачем, черт побери, Альбан вернулся? Прошлое спокойно спало, все было так хорошо...

На последнем слове голос Жо оборвался — было очевидно, что потеря желанного спокойствия приводила ее в отчаяние. Встревоженный Давид придвинул свой стул так, чтобы оказаться лицом к лицу с пожилой дамой, и взял ее руки в свои.

Не расстраивайся, Жо, тебе это вредно. Я просто пытаюсь прояснить ситуацию. Альбан, Жиль и Коля сейчас, как охотничьи псы, — они не собьются со следа!

Думаешь, они станут счастливее, обнаружив вожделенную падаль? Это гадкая история, Давид. Я храню ее в тайне не потому, что мне так хочется. Она меня душит. Правда же заключается в том, что мы — нехорошие люди. Все Эсперандье — нехорошие люди !По-твоему, было бы лучше, если бы я бросила это в лицо внукам?

Жозефина кипела от долго сдерживаемого гнева, но причиной его были не трое мальчишек, которых она воспитала.

Да, это тот еще дом! Совсем как в «Джен Эйр», сумасшедшая бродила по вилле, опасная, как бешеная собака. Мой несчастный Феликс безропотно ждал, когда разразится гроза, и, в итоге, в него-то и угодила молния. Антуан, бедный мой Антуан, решил все уладить. Он переодел правду в другую одежку, не такую мерзкую. Если бы ты знал, скольких бессонных ночей ему это стоило...

Крупные слезы текли по морщинистым щекам Жозефины.

Нужно было продать это проклятое мусорохранилище, когда я тебе говорила, Давид.

Нет. Не такое уж оно проклятое, — тихо ответил Давид. — Это прекрасный дом, гордость твоего отца. Вспомни, ты ведь сама мне рассказывала.

Он злился на себя за то, что из-за него она расстроилась, но слова Жо пробудили в нем любопытство. Все Эсперандье — нехорошие люди? Что такого могло случиться, чтобы Жозефина могла сказать такое? Однако если принять во внимание то, что он уже знал, можно было ожидать чего-то еще более ужасного.

Налить тебе еще поммо? — предложил Давид. — Тебе есть чем поужинать? Ты не забываешь принимать лекарства?

Наверное, если бы он проявил настойчивость, она бы все ему рассказала, но сейчас ему этого совершенно не хотелось. Жозефина сидела перед ним — измученная страданиями, маленькая и хрупкая в своем кресле-качалке, которое было для нее слишком велико... Сердце его сжалось от сочувствия.

Давай я отведу тебя на «Пароход», Жо. Поговоришь с молодежью, развеешься!

Жозефина вынула из кармана фартука носовой платок и вытерла слезы.

Не такие уж вы и молодые, — попыталась пошутить она.

Идем! — настаивал Давид.