Окраина

Дошли до Шенкурска. Отсюда и до Архангельска — рукой подать. Но тут снова заболел Шашков, да так сильно, что дальше идти не смог. И был оставлен в Шенкурске на постоянное жительство. Печальным было расставание…

* * *

В Архангельск явились без гроша. Встретили их поначалу сурово. Местный полицмейстер по фамилии Штуцер был злым, грубым человеком, никаких просьб выслушивать не желал. Мог походя оскорбить. Готов был, дай только волю, каждого к стенке поставить. Вот уж поистине штуцер!..

Полной противоположностью ему оказался архангельский губернатор Гагарин, тип джентльмена мягкого и гуманного. Если бы не он, кто знает, как бы сложилась дальнейшая судьба Ядринцева и его товарищей. Выяснив, кто они есть на самом деле, Гагарин тотчас распорядился отделить их от уголовников, а узнав, что они без гроша, приказал всех сибиряков поместить… в больницу, чтобы они отдохнули, поправились после дороги. Кто-то из товарищей сказал губернатору, что Ядринцев ведет записки о положении русской тюрьмы. Гагарин заинтересовался, попросил дать ему почитать эти записки, обещая в любом случае вернуть их в полной сохранности.

Дня через два он действительно записки вернул, сам принес в больницу, наделав там переполоху. Да и Ядринцева несколько смутил визит губернатора.

— Вот, как условились, возвращаю ваш труд, — сказал Гагарин. — Благодарю вас. Весьма любопытно. Прочел единым духом и вижу в вас настоящего литератора…

— Рад, что доставил вам удовольствие, — отвечал Ядринцев. Выглядел он живописно в потрепанном арестантском халате, с которым даже здесь, в больнице, не расставался — другой одежды не было. А рядом стоял человек с генеральскою осанкой, в генеральском мундире, и говорил Ядринцеву комплименты:

— Все это весьма интересно. У вас свой взгляд на вещи, свои наблюдения. Хотя и не во всем я с вами согласен, однако есть пища для размышлений. А теперь, — он весело и прямо посмотрел на Ядринцева, без этакой вельможно-генеральской снисходительности, а сочувствующе, открыто, — а теперь скажите: куда бы вы желали поехать? Выбирайте любой уездный город Архангельской губернии.

— Спасибо, — кивнул Ядринцев и, не задумываясь, назвал Шенкурск. — Если можно, Шенкурск.

Столь поспешный ответ удивил губернатора: есть города и получше, и поближе к губернскому центру. Но коли назван Шенкурск — что ж, быть посему. А Ядринцев был рад безмерно: в Шенкурске остался Шашков. Быть рядом с другом — чего еще желать в теперешнем положении!..

3

Лето на исходе. Северные края томились под жарким солнцем. Над городком, окруженным редкими лесами, синело чистое, белесоватое по окаему небо. В эту благостную пору Ядринцев и явился в Шенкурск, разыскал Шашкова, и похудевший, не совсем еще оправившийся от болезни Серафим глазам своим не поверил, увидев Ядринцева.

— Откуда, как? Неужто на поселение? — Они обнялись, расцеловались. — Значит, вместе будем?

— Вместе, Серафим, вместе.

— О, провидение! — радостно вскинул руки Шашков и крикнул кому-то, позвал: — Ювенал! Поди-ка сюда. Поскорее.

Вошел неслышно, мягко ступая, невысокий розоволицый мужчина, в очках, чуть поклонился.

— Ювеналиус, — отрекомендовал его Шашков. — Мой спаситель. А это, — кивнул на Ядринцева, — Николай Михайлович. Отныне будем вместе.

Ювенал еще раз поклонился и вышел, неслышно и мягко ступая. Минут через пять под окном задымил самовар. Вскоре Ювенал снова явился, выставил чашки, сахарницу, ложечки, все это молча, деловито. Потом сказал:

— Прошу, господы, кушать чай…

Чай после дороги — прекрасно! Да еще с рафинадом, с пшеничною булкой.

— Ну, Серафим, живешь ты, надо сказать, барски, — шутил Ядринцев. — Между прочим, что это за человек? — спросил, когда молчаливый и деловитый Ювенал вышел.

— Ювенал-то? О, это прелюбопытнейшая личность! Польский ксендз. Доминиканец. Умный человек, но каши в голове много… А тебе он что, не понравился?

— Нет, отчего же, вполне сносный. Только, глядя на него, я подумал о Вольтере, которому прислуживал какой-то иезуит, — улыбнулся Ядринцев. — И Вольтер, рекомендуя его, обычно говорил: это не первый человек на свете…

Шашков засмеялся.

— Считаешь, он у меня в услужении? Нет, нет, Ювенал совсем другой… Знаешь, я очень был плох, и Ювенал не отходил от меня, исцелял, как мог, прямо скажу, спас он меня. Прекрасный человек. Послушай, — вдруг перевел разговор на другое, считая, видимо, тему насчет доминиканца исчерпанной, — послушай, Николай, а где же остальные наши сибиряки?

— Остальные… — погрустнел Ядринцев. — Остальные — кто где. Ушаков отправился в Холмогоры. Буду, говорит, там разводить черных коров, а то резьбой займусь… табакерки изготовлять стану. Шайтанову Пинега назначена. А мы вот с тобой…

Снова появился Ювенал. Положил перед Шашковым какие-то порошки, стоял подле, смотрел строго.

— Спасибо, Ювенал, непременно приму твое зелье, — сказал Шашков. Однако Ювенал все стоял, упорно глядя на Серафима.

— Принми, Фимыч, на моем глазу… — велел он, смешно коверкая русский язык. — Принми.

И не ушел, пока Шашков не проглотил порошки, морщась и торопливо запивая чаем.