Окраина

Стружок подхватила волна и понесла вперед. И Щапов чувствовал рядом с собою надежные плечи молодых гребцов…

Позже, пытаясь понять, осмыслить глубже свои отношения с университетской молодежью, Щапов говорил: «Все просто: они верят мне, понимают меня, я отвечаю им тем же — взаимное согласие. — И с улыбкой добавлял: — Любовь с первого взгляда».

Лекции молодого профессора проходили при переполненной аудитории. Но, слыша голоса восторгов, Щапов уже не раз и не два слышал недовольные замечания иных профессоров, скользкий шепоток: «Позвольте, на каком основании этот, с позволения сказать, историк внушает молодежи непотребные мысли? Отчего он так вольготно себя чувствует?..»

Не проходило теперь дня, чтобы в небольшой щаповской комнатке, во флигеле, не собиралась молодежь — и нынешние его ученики, студенты университета, и духовники, по-прежнему считавшие Щапова своим. Разговаривали, спорили, засиживались до поздней ночи. Вопросов нерешенных масса. Россия жила накануне освобождения крестьян. Со дня на день ждали манифест. Гадали: что он даст народу? Пылко обсуждались в профессорской «келье» вопросы распространения грамотности среди крестьян. Мысль Щапова об учреждении сельских школ, даровых библиотек, о подготовке учителей всех волновала, никого не оставляла равнодушным. Одно за другим сыпались практические предложения…

Расходились поздно. И Щапов долго еще после этого не мог уснуть, лежал, вперев глаза в потолок, и бормотал вслух, как молитву: «А на том стружке, на снаряженном, удалых гребцов двадцать два сидит…» Вокруг него, профессора Щапова, было уже не двадцать два, а добрая сотня молодых надежных гребцов, и он не побоялся бы с ними отправиться в любое плаванье…

Щапов подумывал о поездке в Москву и Петербург. Хотел встретиться с блиставшими в то время столичными профессорами Соловьевым и Костомаровым, познакомиться с их методами преподавания, дабы углубить и расширить свой курс… Он уже написал в Москву, поделившись замыслами со своим предшественником Поповым, и получил от него положительный ответ. Ехать! В середине апреля Щапов подал прошение на факультет, думая, что решение вопроса займет времени немало. Однако все разрешилось неожиданным образом и очень скоро, чему послужило причиной событие, происшедшее в селе Бездна, неподалеку от Казани…

«Двенадцатого апреля 1861 года русская земля обагрилась русской кровью, — отзывался на это событие Герцен. — Пятьдесят крестьянских трупов легло на месте, восемьдесят тяжело раненных умирали без всякой помощи по избам. Фанатик, который их вел, простой крестьянин… веровавший в земского царя и золотую волю, был расстрелян Апраксиным… С этой же казни начался мужественный, не слыханный в России протест не втихомолку, не на ухо, а всенародно, в церкви — на амвоне. Казанские студенты служили панихиду по убиенным, казанский профессор произнес надгробное слово. Слабодушным этого поступка назвать нельзя».

Профессором этим был Щапов.

Разнеслась весть: благородное дворянство устроило торжественный обед в честь «победителей», и граф Апраксин на этом обеде произнес прочувствованную речь: «России, господа, не убудет от сотни-другой таких смутьянов… А наука впредь будет великая».

Цинизм Апраксина был известен и никого не мог удивить. Возмущало поведение некоторых университетских профессоров, принявших участие в этом позорном, не слыханном по своей низости «благородном» обеде, на котором провозглашались тосты здравие государя императора и отплясывалась кадриль под военный оркестр…

Первым прибежал к Щапову Серафим Шашков, студент-духовник, с которым у них отношения были особенно близкими.

— Афанасий Прокофьевич, что же это происходит? — едва сдерживая слезы, говорил Шашков, лицо его горело. — Какой позор! Мужик волю ждал, свободу, а вместо этого получил пулю в лоб… Боже мой, куда же Россия идет?

Щапов и сам был возмущен не меньше, верил и не верил случившемуся. Неужто такое возможно? Выходит, возможно.

— Сядь, Серафим, успокойся, — ласково он тронул Шашкова за плечо. Но Шашков не мог успокоиться.

— Неслыханно, это неслыханно! Царь поднимает руку на мужика; отец, — усмехнулся он горько, — убивает сына… Позор!..