Окраина

Ядринцеву показалось, что они ухнули в глубокую яму — даже деревья здесь, во дворе тюремного замка, шумели напряженно и печально, хотя ветра не было; даже птицы, случайно сюда залетев, отчаянно вскрикивали и, тотчас взмывая вверх, уносились прочь, не волю, подальше от этой каменной ловушки… «Вот бы и человеку крылья», — подумал Ядринцев, понимая всю несбыточность и наивность своего желания. Потанин и Колосов шли рядом. Дорога порядком их измотала, и вид у всех был усталый, подавленный.

Вели их куда-то вдоль высокой серой стены, в глубину каменного двора… Унтер-офицер, цокая о камни подковами сапог, шагал впереди, двое жандармов, шумно отдуваясь, топали сзади.

Солнце стояло над головой, пекло нещадно.

— Что ж, друзья, — сказал Потанин, — одного могу вам пожелать, равно как и себе тоже: выдержки. Дай нам бог!..

— Какая жара! Настоящее пекло… — пробормотал Колосов, пот ручьями стекал по его лицу. — Как думаете, долго нас тут продержат?

Ядринцев усмехнулся.

— А меня можете поздравить. Блудный сын вернулся к родному порогу… — Потанин вопросительно на него посмотрел, и Ядринцев продолжал: — Видели дом, где размещается следственная комиссия? Двухэтажный. Тополя вокруг. Колодец во дворе… — Потанин все смотрел, не понимая. — Это не просто дом, — сказал Ядринцев, — в этом доме я родился. И вот теперь… — голос его сорвался. Потанин взял его за руку и слегка сжал.

— Немыслимо. Значит, это тот самый дом, о котором ты мне говорил?

— Тот самый…

Потанин еще раз пожал его руку и ничего больше не сказал.

Их ввели в кордегардию острога, довольно большое и мрачное помещение, с темными разводьями по стенам, с низкими потолками и узкими готическими окнами, сквозь которые едва проглядывались крохотные полоски неба; от всего тут веяло затхлостью, средневековьем. На грязном полу валялись окурки, шелуха, обрывки бумаг; массивные деревянные скамьи стояли вдоль стен. Сидевшие на них надзиратели шумно и весело о чем-то спорили. На вошедших внимания не обратили. Толстый носатый смотритель за столом важно и сосредоточенно перебирал бумаги, изредка отрывался от дел и строго, начальственно осаживал слишком уж расшумевшихся надзирателей:

— А ну потише! Раскудахтались…

Лицо его было красное от усердия, в капельках пота. Одна капля скатилась по носу и упала на бумагу, размазав подпись.

— Язви тебя! — сказал он в сердцах, отложил перо и внимательно посмотрел на только что доставленных арестантов. Чем-то они ему не понравились. Он крякнул недовольно, ткнул пальцем куда-то в пустоту и еще раз крякнул:

— Кхм… Осмотреть вещи. Все, как надлежит быть.

Двое надзирателей подошли к арестованным, и один из них, молодой и усатый, с такой неожиданной ловкостью обшарил карманы Ядринцева, что тот и глазом не успел моргнуть, как несколько монет, перочинный ножик и еще какая-то мелочь оказались в руках усатого.

Другой надзиратель бесцеремонно перебирал, сверху вниз перетряхнул все в саквояже, достал и выложил на стол табак. Ядринцев возмутился:

— Позвольте, курить-то мне никто не может запретить?

Надзиратель захохотал и подмигнул своему напарнику:

— Во! Он, поди, ишшо и женку потребует в камеру?

— Будет ему женка… — сказал другой надзиратель.

Смотритель, однако, смягчился, отсыпал немного табаку и отдал Ядринцеву, проговорив:

— Ладно, сделаем компромисс. Бери.