Окраина

И пошел, зашагал рядом с такими же, как и он, кандальниками, выделяясь своею могучей фигурой, прямо и высоко держа огненно-рыжую голову. Казалось, что не Михайло, а сама Сибирь-матушка, сама Россия уходит куда-то в неизвестность, гремя кандалами…

— Прощай, Дер-бер! — тихо сказал Ядринцев. Слезы навернулись на глаза, мешали смотреть. Ах, Михайло, Михайло, что же с тобой будет? Что станет с Россией?..

14

Недели за полторы до рождественских праздников ударили по Сибири морозы. Да такие жестокие, люто-ярые — дух захватывало. Стены бревенчатых домов жутко трещали, словно где-то рядом из ружей палили; деревья стояли в изумрудной опуши куржака, звонко скрипел под ногами снег, дым из труб столбами к небу, выбелевшему, точно холст на морозном снегу… Вот в такую стылую ночь и произошло в Томске событие, какого не бывало еще отродясь ни в городе, ни, может, во всей Сибири. Пакости, конечно, всякие случались — и грабежи, поджоги, и смертоубийства, но такого никто не помнит. Обнаружилось это утром, часу в девятом, когда рассвело; купец второй гильдии Колчин вышел из своего дома, что стоял неподалеку от Соборной площади, отворил калитку и вдруг увидел с улицы, на столбе ворот, какой-то лист бумаги, исписанный крупными, отчетливыми буквами, которые сами бросались в глаза. «К молодому поколению», — прочитал Колчин. Далее текст шел чуть помельче, но тоже четкий и разборчивый. Купец Колчин стал читать, и у него дух занялся, мурашки побежали по спине от слов, которые тут значились, в этой непотребной бумаге: «Друзья, братья! Пора нам собираться с силами и свергать ненавистное иго Романовых, тяготеющее над нами слишком долго…» Дальше он уже и читать не смог, охваченный дрожью и ужасом, и, оглянувшись туда-сюда по сторонам, нет ли кого поблизости, хотел было сорвать поскорее эту бумагу, да замешкался, подумал: «А не будет хуже? Может, заявить в полицию, так, мол, и так: выхожу, гляжу — бумага висит… Это кто же в такую-то ночь наварначил? Ах, язви тебя в душу! Коли на то пошло, могли бы и на другой ограде прилепить… Так нет же, выбрали его, купца Колчина, порядочного и честного гражданина… Неужто по злобе какой?» — терялся в догадках перепуганный купец. Но, как выяснилось потом, таких листков этой ночью было расклеено множество и все на видных местах, в центре. В то самое время, когда купец Колчин разглядывал на своих воротах эту бумагу, томская полиция уже была на ногах, обнаружив точно такую же прокламацию на доме чиновника Штерлина. Воззвание было написано обыкновенным пером, чернилами, а буквы, как потом отмечалось в протоколе, «подражали печатным…»

Часам к десяти к месту происшествия прибыл губернатор Лерхе, и полицмейстер Тужилин, указывая на стену дома, объяснил:

— Вот здесь, Герман Густавович, была приклеена бумага возмутительного содержания. Что характерно: клейстер под бумагой еще не совершенно застыл, когда она была обнаружена, из чего следует заключить, принимая во внимание сильный мороз, что расклеены листки не ночью, а под утро…

Лерхе, растирая перчаткой озябнувшие щеки, поморщился и недовольно буркнул:

— Ночью или утром — это не имеет значения. Главное, что расклеили. А ваши дозорные где в это время были? Почивали в теплых углах?

— Да, — поддержал губернатора штаб-офицер корпуса жандармов Чернавин, — это позор. Такого у нас еще не было. Ходили по рукам прокламации, чтения устраивались в кружках, за что привлечены к следствию виновники… Но такого, чтобы расклеивать по всему городу, на самых приметных местах… Дерзко, господа, дерзко.

— И вот еще что, — заметил полицмейстер. — Обратите внимание: высота от земли до места приклеивания соответствует поднятой руки человека среднего роста… — И он, как бы предметно доказывая, поднял руку, и, поскольку был он, томский полицмейстер, среднего роста, рука его как раз коснулась того места, где была приклеена прокламация. Лерхе сардонически, зло усмехнулся:

— Вот с себя и начинайте, коли рост ваш соответствует… — И добавил с печальной серьезностью: — Ну вот, и «сепаратистов», как вы знаете, нет, изолировали их, арестовали, а дело, выходит, не в них… Не только в них.

— Дерево спилили, а корни в земле оставили, — многозначаще сказал штаб-офицер Чернавин. — Нет, господа, деревья, если уничтожать, с корнем надо вырывать… С корнем!..