Окраина

Жаль только, что Квета не знает истинной причины столь неуемной радости Франтишка; но игра краплеными картами начата, и Франтишку остается только продолжать ее, не отступая от правил, которые он сам установил в надежде, что когда-нибудь Квета поймет подлинную причину его маленьких обманов.

А пока они прощаются, как прощаются родители с детьми, уезжающими на каникулы: Франтишек — в нетерпеливом ожидании того, что будет, Квета — с глубоко запрятанным опасением, как бы его там не испортили, как бы не научился он говорить «дурак», читать порнографические книжонки или, того пуще, курить.

Заветные желания обоих, конечно, исполнятся. Франтишек уезжает вовсе не для того, чтоб учиться ругаться или курить сигареты, а то и сигары. Дом, который до сего дня лишал его свободной воли, возможности устроить жизнь по-своему, готов принять жильцов — повод для большого семейного торжества в стиле давних праздников, когда забивали свинью. Точнее, дом еще далеко не готов. Не оштукатурен снаружи и представляет забавный вид мозаики из строительных материалов различных типов и веков, во мгле которых был некогда выстроен старый Мост. В этой мозаике, подобные слоновьим коренным зубам, выступают большие современные плиты. Внутри еще не окрашены стены, но соседство с почти готовым домом делает жизнь в Жидовом дворе невыносимой.

Последний вечер в старом жилище торжествен и трогателен. Франтишек, в последний раз жертвующий субботним вечером и воскресеньем, приехал в Уезд еще засветло. В последний раз проходит он через Жидов двор. Если в пору его детства здесь все было запущено, то в пору его возмужалости уже готово развалиться. Мечтатели еще убаюкивают себя мыслью, что новый Уезд вырастет на развалинах старого. Поэтому никто ничего не чинит, все чего-то ждут. Франтишек подпадает под власть оптического обмана, как те его односельчане, которые в конце концов бросили якорь в других деревнях и городах, в чужих краях. С удивлением рассматривает он шесть дощатых нужников, шесть свиных закутов, навозную кучу, разрушающиеся крольчатники. Все это такое маленькое, ничтожное — с тем же чувством встречаешь через много лет грозу класса, преподавателя математики или латыни. Жалкий старикашка попивает вермут из автомата, шелестит газетой в старом кафе, болтает о ежегодных слетах выпускников — только эти слеты и подтверждают еще, что он жил, живет. Сильный порыв ветра, громкий окрик — и нет ни Жидова двора, ни старикашки. А как боялись его черной записной книжки со списком учеников в алфавитном порядке, как боялись домашних сочинений на тему «Наш дом» и в скобках — «описание».

Франтишек входит в кухню. В ней полно народу: французские тетка с дядей, кузен Роже — прощенный обоими семействами за то, что согласился со временем оштукатурить дом, — родители, Псотка… Собственно, это и все. Разместились как попало, потому что вещи уже сложены для завтрашнего переселения. Тетя, дядя, Роже и мать сидят на стульях вокруг стола, отец — на внушительном ящике с посудой. Ящик настолько высок, что ноги отца немного не достают до щербатых половиц. Мешки, служившие половиками, скатаны в углу. Сидя на ящике, отец выглядит моложе. Наверно, потому, что это как-то непривычно. Обычно-то ведь на ящиках не сидят. Железная кровать сложена так хитроумно, что необъяснимым образом все четыре колесика стоят на полу. Теперь стало ясным их назначение. Вот это кровать! Образует простейшее тело — куб, да еще на колесиках! Такие вещи легко перевозить.

«Простейшее тело» внутри, разумеется, полое, и туда можно напихать перины с подушками да еще и скатанные мешки; а пока, поскольку все другие места заняты, в полость сложенной кровати садится Псотка. Только стихли чмокающие теткины поцелуи, только Франтишек незаметно вытер щеку о собственное плечо, как Псотка обратила к нему вещие слова:

— Вот бы тебе сегодня писать сочинение про то, как выглядит твой дом. Все господа учителя в Праге за голову бы схватились!

Франтишек бездумно отвечает:

— Поздно!

Тут все притихли, пересчитывая глазами собравшихся. И до Франтишка вдруг доходит, почему переполненная кухня кажется ему такой просторной. А мать, посчитав по пальцам, повторяет тихо:

— Поздно… — и, качнув головой в сторону Франтишка, продолжает: — Один на севере, вторая в Кладно, третий в Брно, четвертый в армии…

Вот так же рассказывала она своим маленьким детям про сороку-воровку, которая кашку варила, на порог становила, детишек кормила: «Этому дала, этому дала, этому дала, а этому не дала…» И, машинально подергивая свой мизинец, мать переводит взгляд с одного на другого. Французская тетка расхохоталась от души:

— Ох, невестушка, это у вас только на пальцах так получается!

Поняла наконец и Псотка. Неудивительно, что до нее доходит дольше: она ведь не член семьи, вернее, она член семьи в более широком смысле, член семьи, которую объединяют лишь воспоминания о прошлом. И потому выразилась она поэтично:

— Клетка золотая, а пташки-то разлетелись…