Окрась все в черный

Нет, этого он не знал. И когда понял, что сотворил: подставил Пана, — чуть не умер на месте от ужаса. Опоздание в ресторан еще можно было бы как-то объяснить, придумать что-нибудь, инсценировать нападение шпаны в подъезде с дальнейшим избиением или автомобильную аварию. Но тут… Это была самая большая его ошибка за весь сегодняшний вечер, за всю его жизнь.

Его промучили до десяти, а когда в половине одиннадцатого он приехал домой, мучения пошли по новому кругу. Заплаканная, растрепанная Светка ждала в прихожей и, только он открыл дверь, накинулась на него. Она так кричала! Такое она говорила! Анатолий и предположить не мог, что жена знает такие слова.

— Они звонили! Звонили! Где ты был?! Почему отключил мобильник? Они весь вечер звонили! Где ты был, недоносок, урод?… — И дальше шло уж совсем нецензурное.

И вот когда она нацелилась расцарапать ему лицо, телефон зазвонил опять.

— Ты труп, Толя. Готовь деньги на похороны.

Жена завыла, хоть и не могла слышать, что ему сказали. Он сам был готов завыть. Непонятно как, они вдруг оказались в кухне. На столе стояла бутылка водки из «рабочих» запасов (строителям он всегда покупал самую дешевую), лежала пачка сигарет без фильтра из того же источника (он бросил курить пять лет назад). Анатолий разорвал пачку, вытащил сигарету, с жадностью затянулся. Светлана разлила водку по стаканам и, не дожидаясь его, стала пить глотками эту отраву. Допила до конца, не поморщилась, не закашлялась, стукнула стаканом о стол, как завзятый пьяница. Он с ужасом наблюдал за ней, он давно не испытывал к ней ни любви, ни жалости, но теперь вдруг почувствовал такую острую боль, что не выдержал, закрыл лицо руками и разрыдался.

— Нет, Толя! — Светлана отвела его руки от лица. — Не уходи, не закрывайся. Виноват только ты, — жестко проговорила она. — Не отворачивайся, смотри на меня. Ты должен сказать, что нам теперь делать.

Лицо в красных пятнах, жестокие обвиняющие глаза. Он не мог на нее смотреть, не мог вынести ее взгляда. Как она изменилась за эти несколько лет! А он и не заметил. Да ведь и в этом тоже он виноват, он, именно он сделал ее такой. Убил, изуродовал и даже не заметил.

— Прости, Светочка, — тихо, всхлипывая, сказал он, не глядя, на ощупь нашел ее руку и крепко сжал.

Руку она выдернула, размахнулась и ударила его по лицу:

— Как же я тебя ненавижу!

Когда-то у них была совсем другая жизнь. Светлана работала в затрапезной парикмахерской на окраине города (двенадцать трамвайных остановок), он — в фотоателье, тоже не самом лучшем, дополнительно мотался по мелким заказам. Денег ни на что не хватало. Но когда кончалась утомительная рабочая неделя, они позволяли себе маленький семейный праздник: бутылка дешевого молдавского вина «Кодрянка» («Дрянка», как ее называла Светлана), стеклянная вазочка винегрета и кассета с Вертинским. Свои посиделки они предпочитали устраивать в кухне — уютней и по-домашнему, хотя в то время у них не было итальянского гарнитура, а имелись лишь старые, доставшиеся от родителей навесные шкафчики, неудобные пластиковые табуретки да прихрамывающий стол. Линолеум пузырился и весь был покрыт черными язвами, на окне висел пожелтевший от времени тюль. Но их это совершенно не трогало — кухня была любимым местом домашних праздников.

Иногда Анатолию везло: удавалось договориться с заведующей какого-нибудь детского сада — роскошный заказ по их обстоятельствам, и тогда они шиковали. Винегрет посылался к черту, его место торжественно занимал салат оливье, «Кодрянка» изгонялась, и появлялось каберне, марочное, два года выдержки, только Вертинский оставался неизменным.

Вот в одну из таких удач и разрушилось их семейное счастье.

«Прощальный ужин» сменился «Доченьками». Они оба не любили эту песню и всегда перекручивали. На середине фразы «У меня завелись ангелята…» Анатолий потянулся к магнитофону, чтобы нажать на перемотку, но Света дернула его за рукав рубашки и, смеясь глазами, попросила:

— Не надо! Сегодня это как раз очень кстати.

Он не понял, но песню оставил. Они молча прослушали ее: Света с каким-то томным выражением лица, он чуть нахмуренно.

— Налей вина, — попросила она, когда «Доченьки» закончились.

Он налил, они выпили — опять почему-то молча. Кажется, она на что-то решалась, что-то важное ей нужно было ему сказать. Он не знал что, не догадывался (хотя потом ему казалось, что все ведь было так ясно) и почувствовал себя неуютно.

— Неприятности на работе? — спросил он ее и погладил по плечу.

Света удивленно на него посмотрела.

— С чего ты взял? Нет! — Она усмехнулась, положила себе салату и принялась быстро, с какой-то рассеянной жадностью его поедать, не отрывая глаз от тарелки.

— Что же тогда? — Он поднялся, зашел к ней за спину, обнял за шею.

Света запрокинула голову, посмотрела на него снизу вверх и спросила, не смеясь уже, а озорно хохоча глазами: