Округ Форд (сборник)

– Я пробовал поговорить с Реймондом, – продолжил меж тем отец Лиланд. – Но он проявляет мало интереса к христианской вере. Сказал, что не был в церкви с раннего детства.

– Да, мне следовало водить его туда почаще, – сокрушенно заметила Инесс.

– Вообще-то он называет себя атеистом.

– О Господи!..

Нет, разумеется, Грейни давно знали, что Реймонд отвергал все религиозные верования и заявлял, что никакого Бога нет. Подробные обоснования такой точки зрения они тоже почерпнули из пространных его писем.

– Мы вообще далеки от церкви, – признался Леон.

– Буду молиться за всех вас.

– Реймонд угнал новенькую машину жены помощника шерифа прямо со стоянки возле церкви, – встрял вдруг Бутч. – Он вам об этом упоминал?

– Нет. Последнее время мы с ним часто говорили, и он рассказывал мне много разных историй. Но про это… нет.

– Спасибо вам, сэр, за то, что были так добры к Реймонду, – поблагодарила Инесс.

– Я буду рядом с ним до самого конца.

– Неужели они и вправду сотворят с ним такое? – спросила она.

– Остановить все это может только чудо, – ответил священник.

– Господь, помоги нам! – пробормотала Инесс.

– Давайте помолимся, – сказал отец Лиланд. Он закрыл глаза, сложил ладони и начал: – Отец наш милостивый и всемогущий, прошу, взгляни на нас в сей трудный час и позволь священному духу своему посетить сие место и дать нам мир и покой. Дай силы и мудрости адвокатам и судьям, которые работают сейчас не покладая рук. Дай мужества Реймонду, пока он делает последние приготовления. – Тут отец Лиланд умолк на секунду, приоткрыл левый глаз и увидел: все трое Грейни уставились на него с таким видом, словно он чудище с двумя головами. Потрясенный, он снова закрыл глаз и торопливо забормотал: – И еще, Отец наш и Создатель, всели в души властей и народа Миссисипи милосердие и прощение, ибо они не ведают, что творят. Аминь.

Затем он попрощался и вышел. А еще через несколько минут вернулся Реймонд с гитарой в руках. Уселся на диван, взял несколько аккордов. Потом закрыл глаза, промурлыкал что-то и запел:

Есть ключ у меня от хайвея,
Я должен убраться отсюда скорее,
Не медлить, не ждать, а бежать и бежать,
Убраться отсюда скорее.

– Это на старую мелодию Большого Билла Брунзи, – пояснил он. – Одна из моих любимых.

Поеду до самой границы,
Попасть бы туда поскорей!
Ведь жены не могут придумать умнее, умнее,
Чем выгнать из дома мужей.

Песня совсем не походила на то, что они слышали прежде. Бутч некогда играл на банджо в самодеятельном джазе, исполнявшем мелодии в стиле блуграс[7], но уже давно забросил это занятие. Да и голоса у него никогда не было. Младший брат пошел по его стопам. Он издавал хрипловатые и немного гнусавые протяжные звуки, пытаясь подражать черным исполнителям блюзов и жалостливым их мотивам.

Луна поднялась над горами,
Тебе посылая привет.
А я по дороге, мелькают лишь ноги, все ноги да ноги,
Пока не наступит рассвет.

Тут слова кончились, но Реймонд продолжил бренчать, и худо-бедно справился с мелодией. Бутч же невольно подумал, что после одиннадцати лет занятий в тюремной камере брат мог бы выучиться играть на гитаре и получше.

– Как славно, – пробормотала Инесс.

– Спасибо, мам. Это одна из песен Роберта Джонсона, возможно, лучшего из всех. Кстати, он родом из Хейзелхёрста; вы что, не знали?

Они не знали. Подобно большинству белого населения глубинки, они ничего не знали о блюзах, да и не слишком ими интересовались.

Лицо Реймонда исказилось, и он еще сильней ударил по струнам:

И вот наконец перекресток,
И я на колени упал.
Стою и заветное шлю пожеланье,
Господь, говорю,
Поимей состраданье,
Ты бедного Рея спаси.
Заранее наше мерси.

Леон взглянул на наручные часы. Уже почти одиннадцать, остался какой-то час. Он вовсе не был уверен, что хочет слушать блюзы так долго, однако сдержался. Пение брата явно нервировало Бутча, но он все же умудрялся сидеть тихо, с закрытыми глазами, точно убаюканный текстом и музыкой.

Стою на развилке,
Сигналю машинке – хоть ты-то меня подвези!
Стою и сигналю,
Но знать не желая,
Все мимо и мимо несутся машины,
Хоть ты разорвись, проси, не проси…

Тут Реймонд снова забыл слова, но продолжал что-то мычать. А когда наконец замолчал, сидел с закрытыми глазами с минуту или около того, точно музыка перенесла его в совсем другой мир, в более приятное место, чем это.

– Который час, брат? – спросил он Леона.

– Одиннадцать ровно.