Окружившие костер

"... А наш огонь никогда не гас,

И пусть невелик - ничего!

Не так уж много на свете нас,

Чтоб нам не хватило его..."

Костер - возможно, в противоположном смысле - сродни моему рассказу: в конечном счете он был лишь формой, и он безбожно лгал...

Пламя играло в своем отражении на прокуренных клыках хищников, разместившихся вокруг. Несколько диких животных, несколько беспощадных "я", мыслящих свое - костер заставил их сесть кругом, но грош им цена, если круг не будет порван.

Силы были расставлены. Все начинало походить на ситуацию, нередко используемую для завязки действия писателями разного полета - от Кристи до Достоевского. Читатель следит за постепенно собирающимися героями и предвкушает, видя эти сборы, развитие чего-нибудь драматического.

Вокруг царила такая тьма, что, по образному сравнению Миши Хукуйника, мочащийся человек не сумел бы разглядеть соответствующую этому занятию часть тела. Костер трещал мирно и глуповато, не подозревая о близком взрыве страстей. За пределами круга людей, оцепивших огонь, влажными лепехами плавал холод. Замесив седые толщи тумана, он стлался по земле скатертью, пытаясь пробраться под большое одеяло, на котором сидели мы с Алиной. Прямо напротив, по другую сторону костра, сидел Дынкис, и стекла его очков, сверкавшие ледяным блеском, то и дело исчезали за пляшущими языками пламени. Дальше всех от огня расположился Толян: он полулежал, прислонившись спиной к тугому брезенту палатки и прикрыв глаза. Временами он откусывал от зажатого в кулак огурца; лицо его при этом обретало уже совсем мечтательное и вдумчивое выражение.

На лице Хукуйника светилось глубокое удовлетворение происходящим, и он с причмокиванием кадил "Беломором".

Волосы Алины были мокрыми и приятно пахли болотной тиной. Я, таясь от остальных, украдкой взял в руку прядь и несколько раз вдохнул душный и тягучий аромат. Алина в ответ посветила мне зеленющими глазами.

- У тебя волосы болотом пахнут, - негромко произнес я. - Очень здорово.

Алина радостно улыбнулась и съежилась.

- Я ведьма, - шепнула она, широко раскрывая глаза и поджимая босые ноги.

- Да, вот что, Алина, - наконец отважился я и деланно усмехнулся. - Как это ты сподобилась... не мое, конечно, дело... ну, с Дынкисом купаться? Ты же его не переносишь.

- Он сам увязался, - ответила Алина с набитым ртом. Теперь она быстро заглатывала консервы. - Сам увязался и все говорил мне всякие гадости.

- Какие-такие гадости? - нахмурился я и исподтишка бросил взгляд в сторону Дынкиса. Тот шевелил поленья, позабыв о надкусанном яблоке, валявшемся рядом.

Алина, продолжая жевать, что, впрочем, ничуть не сказалось на скорости изложения ею фактов, сообщила, что Дынкис уверен, будто она, Алина, катится вниз по наклонной и именно он, Дынкис, хочет ее предостеречь. При этом он сравнил ее с одной нашей общей знакомой - проституткой, наркоманкой и, конечно, психопаткой.

- Ты представляешь? - закончила Алина шепотом. - Это меня-то он сравнивает?!

Да ты не строй из себя дурочку, не строй, - хотелось мне ответить. Заниматься любовью с Хукуйником по ускоренной программе ты могла, а вот аналогии разные тебе, видишь ли, не по вкусу...

- Да как он смеет сравнивать! - злобно молвил я вслух. - Ему какое дело? У него, кажется, есть о ком беспокоиться... и все мало. Никто его не звал, напросился, паразит, на огонек, и еще сравнивает. И с кем! Погоди, я еще сшибусь с ним.

И я придвинулся к Алине поближе, но она заметила и чуть отодвинулась. Я укрыл ей ноги одеялом.

- Малыш! - окликнул меня Хукуйник. - Пасни мне бутылку.

- Я тебе пасну, - заворчал я. - И я тебе не малыш, нашел малыша, твой малыш в магазине, называй как угодно, но малыша чтоб я больше не слышал.

- Милый, я ж тебя всегда любил, - с нежной укоризной повинился Хукуйник. - Дай же мне нектар, я жаждаю воспеть хвалу Бахусу.

- Сперва я воспою, - сказал я и потянулся за продуктом. Когда я спел свою песнь, запели все остальные, бутылка пошла по кругу. За ней последовала другая, потом еще и еще, нещадно истреблялся "Беломор", изредка в огонь подсовывалось полено. Толян, сидючи у палатки, замерз и передвинулся поближе к теплу.

Говорили о чепухе - Дынкис сетовал на отсутствие гитары, Хукуйник, сильно окосев, напевал что-то из "Аквариума" - вроде бы "Корнелия Шнапса".

И вот, вызревшая в сердцах, высиженная на холоде, подкрепленная кашей и взогретая вином, разразилась буря.

Алина, высвободив ноги из-под одеяла, встала, потянулась, в очередной раз демонстрируя свою сногсшибательную фигуру, и отошла в сторону. Стоило ей сделать два шага, как ночь приняла ее, и Алины не стало видно.

- Пописать пошла, - тоном знатока прокомментировал уход Дынкис.

Нетрезвый лик Хукуйника внезапно озарился каким-то воспоминанием.

- Слышишь, милый! - он толкнул меня в бок. - Я ведь тебе забыл поведать: у нее с собою взят хлорэтил. Нюхать.

- Тьфу! - я возмутился и стукнул кулаком в холодеющую землю. - Тоже мне наркоманка. Нюхать всякую погань. Нашла удовольствие.

- Истеричка, одно слово, - с грустными интонациями сообщил Хукуйник. Уж я-то знаю.