Теперь я знал в какую сторону кивать, чтобы не снесло башку кулей сербского снайпера. Вскоре она исчерпалась по вопросу териконов и тараканов. Перешла на более устойчивую почву -- спасение души. Исус, в отличии от Ульянова и Бандеры не претерпел кармических пертурбаций и волынской резни. Я оттаял сердцем и расправил плечи путешествующего пастора-убийцы. Именно так я и начинал в Естадос Юнидос -- с проповеди слова господня, а не с бульварных романчюков. А закончу я вообще -- служебным ангелом, сами увидите. Впрочем, как в проповеди, так и в удачном графопостроении задействован один и тот же механизм манипуляции агонистов и антагонистов в голове конечного потребителя.
Я гладко скользнул по накатанной арке. Один раз правда, чуть-чуть не срезался -- Ивановна выдала запрос на список книг Алёны Уайт -- из тех, что мне особенно нравятся. Вдохновение сыграло со мной недобрую шутку -- в голову отчего лез только "Шримад Гиппопотам" Зинаиды Гиппиус. Пришлось неловко грохнуть на пол тарелку с недоеденной баландой -- направить дискуссию в нужном направлении. Старый трюк из школы мазутчиков.
Тарелка не разбилась.
Мои познания в евангелиях окрылили Людмилу Ивановну. Вместо моржевого лежбища на полу, она с поклонами уступила свою келью:
- Только на сегодня, пока вы гость, а завтра -- на пидлоху.
В будуаре Людмилы Ивановны, рядом полным собранием сочинений Елены Уайт и початой коробкой з калоприёмниками(бодро зроблено у сонном мисти Херсон), я прожил потом целый месяц. Абсолютно бесплатно. На большой хозяйской кровати. Плюс снеданок, ужин и ланч -- с собой на работу. Работал и платил за все ее затурканный эрдоганом, елбасой и адвентистами вечно усталый муж. Он бурлачил на двух работах и спал на одноклассниках.ру с шести до десяти тридцати вечера, а потом снова уходил в ночь добывать нам пищу.
Платой за харчуваня было одно малюсенькое неудобство. Чтобы приготовить ежедневное меню из трёх блю, Ивановна вставала аккурат в четыре утра и разводила на плите адово пламя. Разогрев духовку, как доменную печь, верная последовательница Елены Уайт выжигала все накопившиеся там за день шлаки.
Максимум на что рассчитаны кухоньки дешевых американских апартаментов, это быстро что нибудь разогреть или залепить на бегу яишню с беконом. Не вытяжка, не планировка не рассчитана на космические промышленные перегрузки, которые импортируют в штаты пост-советские индивидуумы. Я зарабатываю в час сиэтловский минимум -- двенадцать лей. Теперь считаем время на поездку в магазин за продуктами, плюс потраченный петролей, время приготовления еды и мытья посуды плюс цена исходных продуктов. Может вылететь под полтинник, суммы точно с лихвой хватит, чтоб без напруги перекусить в приличном эль ресторанте.
Просыпаюсь в четыре утра от ядовитого запаха продуктов горения и мне хочется рыдать. Рано утром я всегда беспомощен. Заметили как плачут малые дети, как только проснуться? Это от того что им снятся во сне ангелы.
Приходиться открывать окно -- в январе. Хотя такомский январь не чета Читинскому, но стоит учесть, что в Вашингтоне нет отопления -- только камины в дорогих домах и электробатареи в дешевеньких. Включать электробатарею в комнате Людмилы Ивановны где томиться от запаха адской гари моя мятежная душа, настрого воспрещено:
- Старая она совсем, сосёт электричества -- спаси хосподи!
Я все равно иногда тайно позволяю батарее вволю пососать электричества, когда играю в зяблика под синтетическим одеялом. В окружной тюрьме графства Оранж одеяло у меня было лучше и представляло предмет постоянного интереса со стороны окружающих хищников.
Я плакал раздираемый страхом перед скорой расплатой за тайное хищение электричества в особо крупных размерах. Запах окопной гари намертво въедался в панталоны и сюртук и преследовал потом целый день, будто я отпахал смену в аду фаст фуда. Неподконтрольная мания писать роман тоже совсем не облегчала страданий.
В окружной тюрьме вопрос отсутствия бумаги я решил легко-- усмирял графоманию в брошюрке устава, вырванным из хвоста охранника пером. В такомской пустыни вместо правил распорядка, добрая Людмила Ивановна заботливо обложила шконку пророческими скрижалями адвентистов. Писать поверх сакральных откровений субботников могло стоить мне попаданием на заутренние аутодафе, где пришлось бы шипеть, пузырясь жирком рядом с бройлерным чикеном.
Время утром ползуче, если вы давно бросили работать. Я бродил по малу, пугая уборщиц и нервируя жандарма-абиссинца. С лошадиным вздохом рассматривал сверкающие серебром букмяги. Когда то бук был продолжением моих щупальцев.
Скоро из рейса вернется преподобный Лала -- пока я только знаю его баритональный тенор. Добрый Лала даст мне работу. Он запросил чего я умею, пришлось признать, что умею говорить. В частности по-английски. Адвентиствующий тракист пообещал найди что-нибудь "лёгкое", типа укладки паркета ёлочкой. "В тепле будешь процювать, не под дождем. Наколеннички только купишь -- и вперед. Кошерную сотку в день приподымешь"