Октавиан Август. Революционер, ставший императором

В центре многих из этих историй был вопрос о царской власти. «Я не царь (rex), но Цезарь», – ответил диктатор толпе, приветствовавшей его как царя – Rex было фамильным именем другой линии этого рода. Вопрос был деликатный. Когда плебейские трибуны[135] сняли венец с одной из его статуй, Юлий Цезарь отреагировал весьма резко, заявив, что они лишили его возможности отказаться самому и захотели очернить его имя, привлекши внимание ко всему этому делу. Наиболее знаменитый инцидент такого рода произошел во время праздника Луперкалий, справлявшегося 15 февраля 44 г. до н. э., в ходе которых группы жрецов, одетых только в набедренные повязки из козлиных шкур, бежали через центр города, слегка ударяя прохожих бичами. Диктатор председательствовал, восседая на трибунале, и возглавлявший жрецов Марк Антоний, завершая бег, приблизился к нему и увенчал его короной. К радости толпы Юлий Цезарь отказался, сделав это повторно, когда Антоний вновь увенчал его. Вероятнее всего, речь шла о заранее продуманном спектакле, имевшем целью раз и навсегда опровергнуть слухи о том, что он хочет принять царский титул. Если так, то цели достичь не удалось. Вскоре начали говорить о том, что это был зондаж и что Юлий Цезарь принял бы корону, если бы народ проявил энтузиазм. Имел хождение также и еще один слух, будто сенат сделает его царем над всеми землями за пределами собственно города Рима.[136]

Какова истина, вряд ли имело значение. В глубине души сенаторы знали, что все было не так, как должно быть. Царь или не царь, бог или не бог, Юлий Цезарь, каким бы он милостивым и деятельным ни являлся сам по себе, обладал высшей властью, по сути regnum, как бы он ни называл ее сам, и это означало, что о res publica – т. е. о государстве – говорить не приходится. Для римского аристократа больше не существовало истинной республики, при которой сенаторы осуществляли коллективный контроль, руководя магистратами, избранными в результате открытого соревнования, и сменяли друг друга, так что многие люди имели шанс получить высшее командование и различные выгоды. Это была свобода, и даже для многих цезарианцев она теперь умерла.

Поведение диктатора не способствовало тому, чтобы эти настроения рассеялись. В Риме, где за такой короткий период пришлось столько сделать, устав за годы войны, но привыкнув отдавать приказы, склонный раздражаться на тех, кто проявлял меньшую энергию, чем он сам, Цезарь зачастую вел себя бестактно. Он оставил консульство в 45 г. до н. э. и избрал двух преемников. Когда один 31 декабря умер,[137] он немедленно созвал народное собрание и избрал взамен почившего другого своего приверженца на остаток дня.[138] Цицерон острил, что «при консуле Канинии никто не позавтракал. Однако при этом консуле не сделано ничего дурного: ведь он проявил изумительную бдительность, раз он за все свое консульство не видел сна», но в узком кругу говорили, что этого достаточно, чтобы любого заставить плакать. Те, кто занимал дополнительные должности преторов и квесторов были благодарны, но при этом сетовали по поводу уменьшения важности своих магистратур.[139]

«Республика – ничто, пустое имя без тела и облика» – так, по слухам, говорил диктатор. Решения теперь принимались частным образом, имея дело с просьбами, доставшимися в наследство после гражданской войны и предшествовавших ей лет хаоса в управлении. Зачастую решения эти оказывались весьма разумными, однако дело было не в этом. Как правило, они оформлялись соответствующими процедурами, как будто речь шла об официальных постановлениях сената. Провинциальные общины даже благодарили Цицерона за дарование им привилегий на фиктивном заседании сената, в участниках голосования на котором он числился. Когда сенаторы, возглавляемые Марком Антонием, консулом 44 г. до н. э. вместе с Юлием Цезарем, подошли к последнему, чтобы сообщить ему о новых почестях, диктатор занимался делами и не встал, чтобы поприветствовать сенаторов. Формально его ранг подразумевал, по‑видимому, что он не обязан делать это, но все равно многие восприняли такой поступок как величайшее оскорбление. Во время общественных игр Цезарь также занимался делами, в своей обычной манере диктуя письма нескольким писцам одновременно. Публике это не нравилось, поскольку она желала, чтобы он вместе с нею разделял удовольствие от зрелищ. Создавалось впечатление, что Цезарь всегда торопится и не имеет достаточно времени, чтобы проявлять почтение к сенаторам и простонародью.[140]