Октябрь 1917-го. Русский проект

Отражением гедонистских настроений в обществе стал рост половой распущенности. Как «тяжелую нравственную лихорадку русской молодежи» охарактеризовал эти тенденции посетивший Россию в 1920 г. Г. Уэллс[143]. Особенно стремительной в этом плане оказалась «эмансипация» российских женщин[144]. Данные социологических обследований учащихся Москвы и Ленинграда фиксируют стремительное снижение срока вступления в половую жизнь женского городского населения в период революции. Удельный вес женщин столичных городов, имевших половые отношения до достижения 18-ти летнего возраста, составил в 1923 г. 62,6 %, тогда как до революции он составлял всего 2,5 %.[145]. Только в 1930-е гг. посредством пропаганды морального ригоризма ранняя сексуализация советской молодежи была остановлена.

Тема половой свободы была одной из центральных в идеологии пролеткульта. Широкое хождение в период Гражданской войны получил текст изданного в 1918 г. «Декрета об отмене частного владения женщинами». Идут споры о его подлинности. Но фактом является то, что, восприняв документ как подлинный, в ряде мест (преимущественно комбедах) идея «национализации женщин» получила практическое воплощение. Разлагающее воздействие т. н. «свободной любви» в России стало в 1919 г. даже предметом обсуждения на заседании специальной сенатской комиссии в США[146].

Одним из первых декретов (принят в декабре 1917 г.) предельно упрощалась бракоразводная процедура. Пропаганда права женщины на развод привела к выходу некогда патриархальной России на первое место в мире по показателю разводимости[147].

Центральной темой молодежных диспутов стала теория «стакана воды», отрицающая чувство любви и сводящая отношения мужчины и женщины к удовлетворению сексуальных влечений. Как буржуазная мораль отрицались все условности добрачных ухаживаний. Совершение полового акта редуцировалось до уровня выпитого, ввиду естественной потребности человека в утолении жажды, стакана воды. В Москве и ряде других городов проводились массовые эпатирующие традиционалистов демонстрации под лозунгом «Долой стыд!». Уже в середине 1920-х гг. в столице при попустительстве властей активно действовало общество с аналогичным названием. Прямым следствием пропаганды половой свободы стали пандемии венерических заболеваний. Ситуация в городах 1920-е гг. была настолько опасной, что существовал риск эпидемиологического кризиса всей социальной системы[148].

Россия в 1920-е гг. находилась за весь период нового времени на историческом максимуме криминализации. В Москве к 1921 г. преступность, в сравнении с довоенным уровнем, возросла почти в 4 раза. При этом показатель таких «лихих» видов преступлений, как вооруженный грабеж, увеличился в несколько сот раз[149]. Стиралась грань между уголовной субкультурой и культурой массовой. Лексика уголовников прочно внедрялась в разговорную речь рядового советского человека. Среди молодежи повсеместно распространялась мода на уголовные татуировки.

Советские города оказались поражены синдромом молодежного хулиганства. Банды подростков фактически контролировали городские окрестности, парализуя нормальное функционирование общественных учреждений. Имелись случаи закрытия, ввиду боязни хулиганского террора, школ и клубов. Повсеместно совершались нападения на сотрудников милиции. Известны инциденты организации хулиганами настоящей «рельсовой войны». В результате действий одной из таких банд было пущено под откос три паровоза. В Новосибирске распоясавшимися хулиганами была разогнана комсомольская демонстрация. Распространенным явлением стала ломка станков и другого оборудования на производстве. Обычным делом было избиение молодыми рабочими шутки ради специалистов – производственников, инженеров, директоров (феномен «быковщины»). И все это – без каких-либо рациональных оснований. Немотивированная агрессия, как правило, являлась следствием психологического травматизма, характерного для периодов социальных потрясений и ценностных инверсий. Согласно данным проведенного в 1920-е гг. обследования, 56 % хулиганов диагностировались в качестве травматико-невротиков, а 32 % – неврастеников и истериков. При этом 95 % уличенных в хулиганстве представителей молодежи были пьющими, 62 % из них употребляли регулярно алкоголь, 7 % принимали наркотики. Для преодоления кризиса подростковой асоциальности, наряду с ужесточением карательных мер, потребовалась разработка государственной молодежной политики, организация борьбы с беспризорностью[150].