Октябрь 1917. Кто был ничем, тот станет всем

Ан-ский писал: «Несмотря на все ужасные слухи, настроение Думы было оптимистично. С минуты на минуту ожидали известия, что Керенский с армией идут на Петроград. Настроение поддерживалось целой армией разносчиков новостей, утверждавших, что все идет прекрасно: рабочие якобы сильно возбуждены против большевиков и решили не поддерживать их. Солдаты очень недовольны переворотом. Они утверждают, что они обмануты большевиками и готовы выступить против них. Среди самих большевиков произошли жестокие распри, большинство их против переворота». Из Москвы также шли сообщения о поражениях большевиков. «Кадеты настаивали на том, чтобы к большевикам отнеслись беспощадно, чтобы их вешали и расстреливали, эсеры же требовали мягкого обращения с побежденными революционерами»[3121].

Свой оптимизм оппозиционеры стремились транслировать и вовне. Набоков без малейшего удовольствия вспоминал о поездке — вместе с Авксентьевым, Шрейдером и Исаевым — к Бьюкенену. «Она имела целью «успокоить» посла, уверить его, что успех большевистского восстания — чисто кажущийся, мишурный, что Керенский ведет целый корпус на выручку Петербурга и Временного правительства… Бьюкенен… был расстроен и угнетен. Разговор плохо клеился, тем более что Авксентьев с трудом изъяснялся по-французски. При упоминании об ожидаемом корпусе посол несколько оживился, но все же, в общем, этот никчемный визит оставил у меня отвратительное впечатление»[3122].

Примечательно, но с первого же дня переворота многочисленные силы, оппозиционные большевикам, не желали ассоциировать себя с павшим правительством Керенского. «При формулировке политических целей антибольшевистской акции в Комитете спасения родины и революции я поднял вопрос о необходимости заявления, что борьба идет за восстановление правительства, низвергнутого большевиками. Но ни один голос не поддержал меня. Все указывали, что, при непопулярности правительства в стране, лучше о нем совершенно не упоминать»[3123], — подтверждал Станкевич.

Поставили вопрос об образовании нового Временного правительства. Но для участия в прениях записалось так много ораторов и мнения их о будущем кабинете были столь несхожими, что договориться о чем-то оказалось невозможно. Решили ограничиться воззванием: «Власти насильников не признавать».

Со своей позицией в отношении переворота быстро определились все политические партии и те органы, в которых они были представлены. И эта позиция, как нетрудно догадаться, была максимально неблагоприятна для большевиков.

ЦК РСДРП(о) принял резолюцию, которая объявляла «захват власти большевиками путем военного заговора насилием над волей демократии и узурпацией прав народа. В качестве основной задачи выдвигалось «сплочение всех пролетарских и демократических сил для предотвращения разгрома революции или полного торжества анархии, противодействия натиску контрреволюции». Органами такого сплочения объявлялись Комитеты общественного спасения из представителей городских дум, Советов, всех демократических, профессиональных, армейских организаций.

Меньшевикам-оборонцам этого показалось мало, на общегородском заседании они решительно отмежевались от ЦК РСДРП(о), объявив единственным законным правительством — впредь до Учредительного собрания — кабинет Керенского и призвав к созданию «военно-политического центра для решительных действий» в преддверии «скорого кровопролития» в Петрограде и во всей стране. Требовали «предания насильников и руководителей междоусобия Революционному суду»[3124].

С воззванием о непризнании результатов переворота выступил и ЦК партии эсеров. Ан-ский утверждал: «Большая часть эсеровской фракции разошлась по фабрикам и казармам для ведения антибольшевистской пропаганды»[3125].

Подконтрольный эсерам Исполком Совета крестьянских депутатов считал наиболее целесообразным способом борьбы с большевистской властью «призыв крестьянства и трудовых масс вообще к непризнанию этой власти и создаваемых ею органов на местах». Решено было отправить делегацию в Смольный, чтобы просить об освобождении Салазкина и Маслова как членов Исполкома. Обоих в тот день освободили[3126].

К полудню определился со своей позицией ЦИК, избранный I Съездом: «ЦИК считает II Съезд Советов не состоявшимся и рассматривает его как частное совещание делегатов-большевиков, и решения этого съезда как незаконные ЦИК объявляет необязательными для местных Советов и армейских комитетов»[3127]. Большевики поспешили дезавуировать это обращение, заявив, что раз Съезд был открыт, конституирован, составил порядок дня и голосовал, то не во власти ушедших после этого со Съезда отменять его решения. Основной ущерб большевикам ЦИК нанес не воззванием, а лишением Смольного денег. В прямом смысле. Кассиры, бухгалтеры и барышни по распоряжению низложенного руководства — в карманах, под юбками и в других малодоступных местах — унесли всю кассовую наличность.