Октябрь

В общем, по отзывам недовольных полицейских, протестующие были «исключительно упрямы».

«Долго еще будем мы молча терпеть это, лишь время от времени вымещая нашу тлеющую ярость на мелких лавочниках? – говорилось в листовке, выпущенной одной немногочисленной революционной группой, Межрайонным комитетом, межрайонцами. – В конце концов, они не виноваты в страданиях людей, они страдают и сами. Виновато правительство!»

Внезапно, безо всякой подготовки, почти 90 000 человек вышли с яростными протестами на улицы Петрограда. И теперь их требования были не только о хлебе, но и о прекращении войны. А также об отмене ненавистной монархии.

Ночь не принесла спокойствия. На следующий день поднялась новая волна протестов. Почти половина пролетариата города вышла на улицы. Они шли колоннами под красными знаменами, скандируя новый лозунг: «К Невскому!».

Новая столица была тщательно спланирована ее архитекторами. Юг Васильевского острова, левый берег Невы, вплоть до ее протоки, Фонтанки, занимали роскошные здания. Квартал Мариинского театра, впечатляющие Казанский и Исаакиевский соборы, дворцы знати и обширные кварталы, где селились представители среднего класса, различных видов деятельности и профессий, и, конечно, сам Невский проспект. Вокруг находились районы недавних переселенцев. К ним относились дальняя часть Васильевского острова, Выборгская сторона и Охта на правом берегу Невы, на левом – Александро-Невский, Московский районы и Нарвская застава. Здесь селились рабочие, было много крестьян, выходцев из аграрных областей России. Они жили в покосившихся кирпичных бараках, в убогих деревянных лачугах между шумными фабриками.

Городской бедноте приходилось вторгаться в центр города, чтобы заставить услышать свои протесты. Так они поступили в 1905 году. Так они сделали и теперь.

Петроградская полиция перекрыла мосты. Но небесная канцелярия проявила солидарность с беднотой, организовав суровую морозную зиму. Вдоль улиц стояли высокие сугробы, а Нева была скована льдом. Демонстранты тысячами переходили на другой берег по льду.

В своей телеграмме британскому правительству посол Джордж Бьюкенен не придал этим беспорядкам большого значения, он пренебрежительно написал, что не случилось «ничего серьезного». Почти никто в то время еще не понимал, что происходит и к чему это приведет.

Взобравшись по берегу реки, демонстранты оказались в другой, более благополучной и состоятельной части города и начали пробираться мимо величественных зданий к центру. Полиция настороженно наблюдала за ними. Обстановка накалялась.

Сначала нерешительно – то один, то другой, потом все уверенней, уже целыми толпами, демонстранты начали швырять палки, камни и осколки льда, по которому они только что перешли Неву, в ненавистных полицейских, в просторечии – «фараонов».

К рядовым солдатам демонстранты, наоборот, относились миролюбиво. Они собрались огромными толпами у казарм и госпиталей. Там они вступали в разговоры с любопытствующими и дружески настроенными солдатами.

Большая часть солдат Петрограда была призывниками, проходящими строевую подготовку новобранцами или скучающими, ожесточенными, недисциплинированными, деморализованными резервистами. В их рядах были также раненые или больные, эвакуированные с фронта.

А. Ф. Ильин-Женевский уже был убежденным большевиком, когда на поле боя получил отравление газами, а в результате контузии временно потерял память. Находясь на больничной койке под опекой медсестер, он наблюдал за политическим пробуждением раненых, за «стремительно революционизирующейся армией». «После всех кровавых ужасов войны люди, оказавшиеся в мирной тишине госпиталей, невольно начинали задумываться над тем, что стало причиной всего этого кровопролития и жертв». И он заметил, что подобные размышления переходили в «ненависть и ярость». Было хорошо известно, что раненые особенно ожесточенно относятся ко всему, связанному с военной жизнью, и в этом печальном факте нет ничего удивительного.

А что же двенадцатитысячное «надежное» войско, на которое возлагали свои надежды правители города?

А как насчет безжалостных казаков? Никогда не знавшие крепостничества казаки, говорившие на русском или украинском языках, они селились обособленными общинами на Дону. Эти общины изначально придерживались самоуправления, хоть и грубовато-военизированного толка. К девятнадцатому веку сложилось традиционное представление о казаках как о независимой, уважаемой и полной чувства собственного достоинства социальной группе, имеющей собственные обычаи и традиции, как об отдельном народе внутри русской нации, о коннице, которая временами вела оседлый образ жизни. Они были живыми символами России и традиционными исполнителями царских репрессий – двенадцать лет назад много было на снегу крови, пролитой их плетками и шашками.

Но казаки никогда не были монолитным сообществом. У них также имелись межклассовые различия. И многие из них устали и от войны, и от того, как их на этой войне использовали.