Октябрь

Эти маневры происходили на фоне не только катастрофической и все более ухудшавшейся экономической и социальной ситуации, но и сознательного и умышленного обострения напряженности между различными крайне правыми группами. В начале августа могущественный текстильный фабрикант Павел Рябушинский открывал собрание трехсот промышленных и финансовых магнатов. «У Временного правительства была лишь видимость власти, – сказал он. – Фактически воцарилась шайка политических шарлатанов… Правительство налегает на налоги, в первую очередь облагая жестоко торгово-промышленный класс… Не лучше ли во имя спасения родины наложить опеку на расточителей?»

Прозвучал поразительно садистский пассаж, ошеломивший левых: «Костлявая рука голода и народной нищеты схватит за горло друзей народа!»

Эти «друзья народа», которых Рябушинский так мечтал зажать меж хищных костлявых пальцев, были социалистами.

Однако давление усиливалось не только справа. В тот же день, 6 августа, в Кронштадте 15 тысяч рабочих, солдат и матросов митинговали против ареста большевистских руководителей – Стеклова, Каменева, Коллонтай и прочих. Примерно такое же по масштабам собрание в Гельсингфорсе требовало передачи власти Советам. Конечно, по мнению многих большевиков, это требование уже устарело, но оно свидетельствовало о полевении большинства рабочих. На следующий день рабочая секция Петроградского совета под давлением большевиков и левых эсеров критиковала арест левых лидеров и возвращение смертной казни на фронте. Она выиграла голосование. Меньшевики и эсеры начали жаловаться на движение членов их партий влево – к левым крыльям, собственным максималистским секциям, их организаций или за их пределы.

Признаки восстановления левых сил не были ни равносильны, ни повсеместны: к примеру, 10 августа на выборах в Одессе большевики получили лишь 3 из 100 мест. Но на луганских муниципальных выборах в начале августа большевики получили 29 из 75 мест. На выборах в Ревеле (нынешний Таллин) им досталось более 30 процентов голосов; примерно столько же, чуть позднее, в Твери; в Иваново-Вознесенске их результат был вдвое выше. На территории империи в целом тенденция была очевидной.

Забившийся в свою хижину от проливного дождя Ленин был напуган донесшейся руганью. По мокрой роще к нему направлялся казак.

Мужчина попросил убежища от ливня. У Ленина не оставалось иного выхода, кроме как отойти в сторону и пропустить его. Когда они уселись, прислушиваясь к барабанной дроби капель, хозяин спросил гостя, что привело его в такое глухое место.

Облава, сказал казак. Он искал кого-то по фамилии Ленин. Приказано взять живым или мертвым.

Что же, спросил Ленин, сделал этот негодяй?

Казак махнул рукой в знак того, что не знает деталей. Ему известно лишь, что беглец был смутьяном; он был опасен; и он был неподалеку.

Когда небо наконец прояснилось, гость поблагодарил хозяина и углубился в мокрую траву, продолжая поиски.

После этого тревожного случая Ленин и ЦК, с которым тот состоял в тайной связи, решили, что ему следует перебраться в Финляндию.

8 августа Зиновьев и Ленин покинули свое укрытие в компании Емельянова, финского «старого большевика» Александра Шотмана и колоритного активиста Эйно Рахьи, обладателя выдающихся усов. Через прибрежное болото они направились к местной станции – длинное, трудное путешествие по топям, осложнившееся утратой маршрута и недопониманием, – и в конце концов вышли к железной дороге у деревни Дибуны. Их беды не кончились: там, на платформе, подозрительный юнкер узнал и арестовал Емельянова. Но Шотман, Рахья, Зиновьев и Ленин успели запрыгнуть в прибывший поезд до станции Удельной в пригородах Петрограда.

Оттуда Зиновьев отправился в столицу. Путешествие же Ленина еще не было закончено.

На следующий день поезд № 293 из Финляндии прибыл на станцию Удельную. Машинистом его был Гуго Ялава – железнодорожник, революционер, убежденный марксист.

«Я подъехал к концу платформы, – вспоминал он, – где из-за деревьев вышел и поднялся в кабину мужчина. Конечно, это был Ленин, хотя я с трудом узнал его. Он должен был стать моим кочегаром».

Фотография в поддельном паспорте, с которым поехал Ленин – «Константин Петрович Иванов», – стала известной. Высоко сидящая на курчавом парике кепка, незнакомые без бороды, криво приподнятые контуры рта; можно узнать лишь его глубоко посаженные маленькие глаза.

Ленин, закатав рукава, принялся за работу с таким пылом, что паровоз начал изрыгать щедрые клубы дыма. Еще машинист вспоминал, с каким удовольствием Ленин работал лопатой, кормя машину, заставляя ее ехать быстрее, увозя его по шпалам и рельсам все дальше.

Сошедшему наконец с поезда кочегару Ленину предстояло еще идти окольными путями. Только в 11 часов вечера 10 августа Ленин прибыл в маленькую скромную квартиру в доме № 1 на площади Хаканиеми в Гельсингфорсе. Здесь жила чета Ровио. Социал-демократ Кустаа Ровио согласился укрыть русского марксиста, пока его жена навещала семью.