Октябрьские зарницы. Девичье поле

— А где ты до си быв? Ты же старый земец, твое это дело — снабжать школы дровами и учебниками! — Овсов был не в духе и очень недоволен собой: он не сдержал слово, данное своей жене, не выступать больше на собраниях. На Гедеонова смотрел с неутоленной жаждой злословия и думал о нем: «Отыгрывается, как лиса хвостом!» — и о себе: «Ну а ты, долбня неотесанная, с чем выскочил сегодня? Ведь и так по роже можно узнать, что тебя Сазоном звать!» Чувствуя, что все-таки жажда злословия еще не утолена, он закусил губы и уставился в бледное лицо Миронченко, который согнулся над кафедрой. «А тебя, кажется, сегодня скрючило?» — упер Овсов свой наглый взгляд в Миронченко.

— Школа не митинг, — говорил между тем твердо и убежденно лидер вусовцев. — Учитель может быть кем угодно в политическом отношении, но школа должна быть вне политики…

— А если учитель будет принадлежать к отряду «черной сотни»? — перебил его звонко Ветлицкий. — Вчера вы, между прочим, так убедительно говорили о непроизвольном влиянии учителя на учеников. Каково же будет влияние монархиста-черносотенца?

Миронченко терпеливо выслушал реплику. Лицо его выразило усталость и равнодушие.

Ветлицкий, не обращая внимания на колокол председателя, стуча кулаком по спинке чужого стула, спешил договорить:

— Кто поможет молодому поколению выработать взгляды на жизнь? Учитель… Кто вкладывает в душу ребенка те зерна, которые потом разрастаются в то или иное мировоззрение? Учитель… Учитель всегда, прямо и косвенно, проповедует свои политические взгляды среди учеников, воспитывает своих сторонников!

Колокол перешел в руки Хлебниковой и уже суматошно захлебывался. Миронченко смотрел перед собой, удивляя всех каким-то необыкновенно спокойным, отсутствующим взглядом.

Ветлицкий придавил руки к груди, стараясь перекричать колокол:

— Я сейчас закончу свою мысль!

Хлебникова, не переставая звонить, холодно улыбалась. Северьянов отобрал у нее колокол, поставил его перед собой и придавил смуглой ладонью.

— Сергей Степанович, вы нарушаете порядок собрания, — говорила она.

Ветлицкий резко сел и, еще крепче прижав руки к сердцу, захватывал ртом воздух. Рыжие усы его сердито топорщились.

— Прошу прощенья! — говорил он.

Миронченко угрюмо молчал. Неожиданный наскок Ветлицкого перепутал в его голове послушные шеренги слов. Они разбежались, как штрафные солдаты-дезертиры под неожиданной пулеметной очередью противника. Самое тяжелое сейчас для Миронченко было не то, что он предчувствовал свое поражение, а то, что он увидел неправоту свою в самом для него главном. С замкнутым, ледяным лицом, выражавшим безысходную тоску, Миронченко молча и по-прежнему спокойно возвратился в президиум.

Иволгин наградил его взглядом великодушной иронии и взял слово. Как мед по маслу, покатилась его плавная речь. Недаром Иволгина считали лучшим оратором. Не так давно перед городским учительством в полной славе своей делал он доклад «Об историческом значении буквы ять». Сколько было после этого доклада воскурено ему фимиама! Демьянов назвал доклад Иволгина «блестящим по форме и выдающимся событием по содержанию».

— Я хотел бы сделать несколько замечаний по новой программе Наркомпроса, — сказал Иволгин, как всегда назидательно.

Северьянову показалось, что Иволгин говорит как бы в прикуску с какими-то другими мыслями, главными для него, но которые он тщательно скрывает.

— Семьдесят процентов наших начальных школ, господа, — вежливо и даже нежно выговорил Иволгин, — находятся в наемных помещениях. Половина из них имеет крыши, которые текут и во время таяния снега, и под дождем. — Иволгин одернул лацканы своего черного фрака. — Так что школа земская стояла да упала!

Ни на минуту лицо Иволгина не покидала улыбка самодовольства, но тихая и приличная. Он с большим достоинством делал то направо, то налево поклоны. Говорил негромко, но четко выговаривал каждое слово, искусно, как хороший актер, тонировал. С особой грустной интонацией заговорил он об окопах, которые якобы отделяют учителей-интернационалистов от прочих учителей…

— Напрасно вы, гражданин Иволгин, — вдруг услышали все сердитый бас Жарынина, — стараетесь вырыть между нами окопы: мы все любим школу и обойдемся без окопов.

На этот раз Иволгин отвесил глубокие поясные поклоны сперва Жарынину, потом всему залу и продолжал с еще большей артистической отчетливостью:

— Материальное положение учительства, вы все знаете, скверное. Есть учителя, которые совсем не получают жалованья. Школы не имеют ни копейки на хозяйственные нужды и вынуждены облагать население налогом… Я считаю, — продолжал после небольшой паузы Иволгин, — участие рабочих и крестьян в педагогических советах преждевременным, а то, что учителя-интернационалисты настаивают на этом, объясняю только тем, что они представляют собой крайне неопытных в деловом отношении учителей…

Неугомонный Ипатыч, вскочив со своего стула, вытирал вспотевшее лицо, которое даже в такие тревожные минуты нетерпеливого возбуждения не покидала лукавая улыбка.