Октябрьские зарницы. Девичье поле

Таня заговорила с Северьяновым о предстоящем вечере самодеятельности, о своем выступлении на нем в роли панночки из «Майской ночи» Гоголя и не почувствовала на себе взгляда Гаевской, когда та, остановившись у окошка «До востребования», обернулась и с деланным равнодушием уставилась на нее своими светло-карими с поволокой глазами.

«Какая же ты, Танюша, по сравнению с ней наивная девчонка!» — любуясь ею, думал Северьянов.

Северьянов взял Таню под руку, и они вышли на улицу.

— Степа, — обратилась Таня к Северьянову, — Демьянов часто мне говорил, что жизнь очень сложна. А я не чувствую, не вижу этой сложности. Знать, я очень глупа…

— Жизнь, Таня, сложной делают тунеядцы и подлецы, творцы фальшивых буржуазных отношений между людьми. Они пылят всем глаза выдуманной ими и как бы только им одним понятной сложностью.

Они подходили к голубому домику, утопавшему в яблонях, вишнях и грушах. Из открытого окна плыли тихие звуки. Женский голос пел:

Хороши только первые робкие встречи,
Только утро любви хорошо…

Северьянов вспомнил, как Токарева декламировала ему эти слова, и они чем-то ему не понравились. Таня тревожно взглянула на него: ей тоже чем-то не нравились слова этой песни, чему-то в них не хотелось верить. Ведь жизнь казалась нескончаемым солнечным утром!

На их пути, невдалеке, возле забора два парня читали афишу.

— Как ты думаешь, танцы будут? — говорил один.

— Будут! — с сознанием своего превосходства объявил другой парень. — До четырех часов утра. Читай внизу, дубина!

— Так какая-же это драма, когда танцы?

— А такая, под конец на сцене один артист стреляться будет.

— А-а!.. Ну, тогда пойдем!

— Пойдем, Ширяй, если пустят.

— Нас-то, зареченских, не пустят?! — долговязый выгнул длинную руку и показал свой огромный кулак. — Все… Всю эту банду задавак-интеллигентов расшибу!

Таня с нескрываемым страхом смотрела в глаза Северьянову.

— Блажит парень, — скользнул Северьянов взглядом по изможденному лицу длиннорукого, — а поди смирная и незлая душа, которую каждый день запрягают в непосильный воз жесткие хозяйские руки и которую с утра до вечера давит опостылевший хомут.

* * *

Миронченко, Иволгин и Демьянов сидели в актовом зале учительской семинарии в первом ряду с замкнутыми лицами. У них, по-видимому, не клеился разговор.

Доцент Сергеев и лектор-математик заняли места в середине зала. Приезжая учительница, Маргарита, обдавала их холодным сиянием своих больших черных глаз. Она время от времени мило и молча улыбалась. Математик, к удивлению Северьянова, был необыкновенно говорлив и, судя по притворно-внимательному и бессмысленному лицу ее, распространялся о каких-то высоких материях. Та в ответ иногда многозначительно прищуривала глаза, играя длинными ресницами.

— Вот вам бы, — понял наконец математик, что возвышенная тема надоела его прекрасной соседке, — вам бы играть роль панночки. Все с ума сошли бы. А я первый.

«Действительно, — подумал, хмурясь, Сергеев, которому надоела болтовня математика, — глупость заразительна».

Северьянов с Борисовым и Дашей Ковригиной устроились в последнем ряду. За ними толпились опоздавшие. Среди них, настороженно следя за Северьяновым, стояла Гаевская. Ни Даша, ни Северьянов, ни Борисов не заметили ее.

— Напрасно ты злишься, Даша, — убеждал Северьянов Ковригину, — на этих зареченских парней. Пропустила бы их, и дело с концом.

— Я так и сделала. Один из них, который похитрее, после этого сказал мне: «Моя мамашка вот так тоже выругается вся, а потом накормит». — Даша вздохнула и приняла печально-задумчивый вид. — Говорят, что нежными словами слона можно на волоске вести за собой. А я вот не могу выговаривать нежных слов. Голос у меня грубый. — Веселые, ясные, серые глаза Даши озабоченно улыбались. — Ох, далеко, Степа, еще то времечко, когда весь наш народ сознательным и культурным станет.

— Помнишь, Даша, — возразил, перебивая ее, Северьянов, — как в Пустой Копани мои приятели принесли ко мне в школу огромного степного орла, которого они нашли в поле с наледью на крыльях… Наш народ вот так же лежал на земле и тоже с наледью на могучих крыльях. Революция растопила наледь, и теперь он быстро и высоко летит в будущее.

Лицо Даши осветилось загадочной улыбкой.

Борисов со своим обычным незлобивым спокойствием молча сидел рядом с Северьяновым и время от времени смежал глаза. Он слышал, но не слушал разговор Северьянова с Дашей, а под конец совсем погрузился в безмятежную дрему.

— Коля, ты спишь? — толкнул его в бок локтем Северьянов.

— Вздремнул малость, — блаженно и глуповато улыбнулся сонными глазами Борисов.

— Счастливчик, — сказал Северьянов Даше, — на все смотрит хладнокровно и, кажется, ничто его не волнует.

— Неправда! Я волнуюсь, когда иду получать зарплату. А вдруг вычтут больше, чем в прошлый месяц?

— Познакомь его, Даша, с какой-нибудь веселой девушкой!

— Знакомила. Пустая трата времени.

— Ты что же это, байбак?! О тебе хлопочут, а ты!..

— За мной не ухаживают, а я не умею.

— А ты пробовал?

— Пробовал… За Маргаритой.