Октябрьские зарницы. Девичье поле

— Не кручинься! Кручина хоть кого, Степан Дементьевич, иссушит в лучину. Пусть Орлы кричат, ветер все в лес унесет. Маркел — собака, и ничего больше, гнилая солома в омете. Ты плюй на его собачий лай!

Семен Матвеевич на чем свет стоит костил Емельяна Орлова:

— Где эта лиса пройдет, там три года куры не несутся! Сам себе, подлюга, без божбы не верит, а хочет, чтоб ему люди поверили. Барышник, барышник и есть.

Корней добродушно-насмешливо, как трезвый в пьяной компании, со значительным видом зарядил двумя понюшками ноздри:

— Оставь ты, Сеня, Милляна в покое: в нашем лесу и медведь архимандрит. — Поморщился, чихнул и добавил, глядя на своего друга свысока: — Иду вам на уступки, только с одним условием: ежели, в случае, княжеские объездчики найдут ваши пни, то подтвердите, что вы, вооруженные, заставили меня елки метить.

— Черт с тобой! — отмахнулся, занятый сейчас своими думами, Семен Матвеевич. — Подтвердим!

— А с тем, значит, и до свидания! — Корней поднялся. — Мне до хаты далеко.

— Заночуешь у меня! Смотри, какая тьма! Заблудишься.

Корней с особым удовольствием сейчас сознавал свое превосходство над пьяным другом.

— Наш брат лесник найдет келью и под елью. Ну, ежели приглашаешь, то тем более пошли спать: завтра вставать рано.

Последние слова Корнея неожиданно подействовали на всю загулявшую компанию. Все встали, Ромась потянулся, расправил могучие плечи:

— Не гром грянул — бедняк умное слово молвил. Корней Емельянович, ну ты же, как и мы, грешные, голь перекатная…

— Всю жизнь колотится, как козел об ясли! — подхватил Семен Матвеевич, пошатываясь и напяливая облезлый свой треух на лысую голову.

— Я человек маленький: чье кушаю, того и слушаю! — Попрощавшись с Кузьмой, Корней вышел из хаты первым. Опираясь ему на плечо, протопал пустокопаньский Сократ.

В темной улице Ромась взял Северьянова под руку — он верил учителю, как никому на свете. Сказал:

— В Сороколетове меня спрашивали: правда ли, что к нам скоро прибудет казачий отряд? Орловы везде всем раструбили, что этот казачий отряд, на площади в Красноборье на столбах будет вешать большевиков и тех, кто им сочувствует.

— Орлы не только об этом раструбили, — отозвался Северьянов. — Они по деревням народ запугивают немцами. Говорят, вся Могилевщина ими уже занята и скоро, мол, Смоленскую губернию займут. А если, говорят, большевики в Питере захватят власть, то немцы оккупируют всю Россию.

Помолчали.

— Кузьма мне теперь ясен, — будто самому себе, сказал Северьянов. — А что представляет собой Алексей Матвеевич Марков, отец Ариши?

— Алексей Марков смотрит на революцию, как гусь на зарево. А вообще Марковы издавна ненавидят Орловых и за ними не пойдут.

— Тогда поручику Орлову больше не на кого в Копани опереться. Кузьма сейчас тоже не пойдет за ними.

— Степа! — резко остановился Ромась. — С чего ты эти дни на себя не похож стал?

— И сам не знаю. Вторую ночь в головах подушка вертится.

— Подумаешь, беда какая, положи в головы кулак, а высоко — на два пальца спусти!

— Мне сейчас не до смеха, Ромась.

Попрощались не торопясь и разошлись нехотя. Возле самой школы в темноте Северьянов увидел еле различимый силуэт, выхватил из кармана наган, но не успел взвести курок…

— Это я, Степа! — Наташа обвила его шею. — Тяжело мне. Слезы весь день глотаю… Люби меня, месяц мой ясный, красное солнышко мое…

Глава X

Единственный класс в пустокопаньской школе, размером с обыкновенную крестьянскую избу, имел три маленьких, но зорких окна: два обращены были на околицу деревни, третье — на опушку леса. В это окно видна была узкая лужайка, разрезанная глубокими черными колеями, которые почти всегда были наполнены грязной водицей. За лужайкой извивалась змейкой дорога, то врываясь в густые заросли, то выскакивая в пустое поле с уцелевшими на межах чернобылом и полынью.

Несмотря на унылую картину глубокой осени, в школе сейчас царило весеннее оживление. Ребята были одеты в холщовые рубахи, подпоясанные витыми разноцветными поясами либо тонкими веревочками, специально свитыми, а то и просто лычком, содранным с молодых липок. Штанишки на всех — посконные или из набивной синей холстины с белыми звездочками.

Девочки выглядели более опрятно и нарядно: в маленьких сарафанчиках поверх рубашек из отбеленного холста с широкими, на сборках, вышитыми рукавами. У всех длинные косички, заплетенные, как у взрослых девушек.

У многих ребят на ногах были старые зацвевшие отцовские лапти. У девочек лапоточки почти у всех были новенькие, с головками особого ажурного плетения из узкого лыка цвета дубленой овчины.

Шла большая перемена. Часто хлопали двери из класса в прихожую и из прихожей в сени и на улицу. В углу беспрерывно звенела крышка бака с водой; латунная, из артиллерийской гильзы, кружка переходила из рук в руки целой очереди жаждущих. Время от времени ее отбивали миром у нарушителей порядка. Пока до крупной драки дело не доходило, но иногда слышались очень свирепые выкрики.