Октябрьские зарницы. Девичье поле

— Каждый день, — подтвердил Северьянов и пояснил: — Ждем ваших казаков.

— Я о казаках ничего не знаю и прошу отменить роспуск земской управы!

— Это не в моей власти.

— Вы должны учесть одно очень важное обстоятельство, — вступил опять вкрадчиво в разговор Дьяконов, — что ваша большевистская Красноборская республика изолирована. Вы очень поторопились с объявлением в вашей волости Советской власти. Ее еще в Петрограде не объявили.

— По-вашему, поторопились, — возразил Северьянов, — а по-нашему, ее давно надо во всех волостях объявить. О Петрограде не беспокойтесь. Скоро будет Всероссийский съезд Советов. Он и объявит.

— С вами трудно спорить, — пропел Дьяконов, — но я все-таки хочу продолжить наш разговор.

— Пожалуйста.

— Зачем вы так поспешно и жестоко поступили с князем Куракиным? Ведь он же либеральнейший человек, старейший, можно сказать, народник. С ним можно было полюбовно договориться.

Северьянов расчесал пятерней плотную кучу черных своих волос: «Прощупывает кадет: нельзя ли без карательного отряда, мирным путем дело уладить». И вслух:

— С князем у нас разговор будет короткий: мы ему предложим покинуть нашу волость.

— Это очень жестоко и рискованно! — ссутулясь и пряча шею в воротник, поежился Дьяконов. — Это — гражданская война. Ну, скажите, зачем нам, русским, устраивать у себя междоусобицу на глазах у вероломных немцев, попирающих святую русскую землю?

— Ближе к делу! — опять вмешался Баринов. — Уездная земская управа требует ликвидировать ваш конфликт с Куракиным, возвратив ему треть сена, которое вы самовольно захватили.

— Ни одного фунта! — отрезал неожиданно появившийся на пороге учительской каморки Вордак. — А если ваша уездная земская управа будет настаивать, то мы потребуем, чтобы в городе Совет рабочих и солдатских депутатов распустил ее, как контрреволюционную… власть! — Вордак хотел сказать «свору», но сдержался сейчас, не желая уронить авторитет красноборских большевиков перед этими образованными соглашателями.

— Совет в городе такой власти не имеет! — возразил Баринов. — Это совещательный орган при комиссаре Временного правительства.

— Ну, это по-вашему совещательный, — возразил Вордак, — а рабочие и солдаты считают его революционным органом своей власти.

— Считать — солдаты пусть считают, — заметил, язвительно щурясь, Дьяконов, — а подчиняются они все-таки начальнику гарнизона, а не Совету. За неподчинение военно-полевой суд карает. Вы солдат, сами хорошо это знаете.

— Пусть попробуют приехать нас Карать, — Вордак сел на кровать Северьянова. — А землю, леса, луга, дом, движимое и недвижимое имущество мы отберем у Куракина.

Дьяконов взялся за голову.

— Что же это такое?

— Борьба! — сказал спокойно Северьянов. — Вы боитесь слова «насилие», а мы его применяем к насильникам. По-вашему — между капиталом и трудом можно найти общий язык, а по-нашему — надо сперва власть труда установить, утвердить, а потом подумать, с кем из капиталистов можно разговаривать другим языком. Теперешний разговор наш — пустая трата времени.

Когда особая комиссия уселась в орловскую просторную телегу на железном ходу с рессорами, Дьяконов снял свое пенсне, а с ним и маску мягких манер.

— Сотня казаков, суд и расправа на месте — и никаких с ними больше разговоров.

Баринов переглянулся с Гедеоновым.

— Чем же это отличается от карательной политики Николая Кровавого?

— Насилие за насилие!

— Большая разница, господин Дьяконов, в их и вашем насилии. Большевики здесь насилуют князя Куракина, а у нас — оптовика-лобазника Гуторова. Вы же, как и кровавый царь, готовитесь стрелять в рабочего и мужика.

— Вам бы только земство ваше оставили.

— Вы и ваш приятель Салынский своей политикой земство погубили.

В каморке учителя в это время Вордак делал по три обычных шага вперед-назад.

— У этих господ на дурака вся надежда, а дурак-то, вишь, поумнел. Я по пятам за ними сюда ехал от Высокого Борка. В нашей школе они запугивали учителей немцами и карательным отрядом казаков. Говорили, скоро прибудет. Наши высокоборские учителя заявили им: «Карательный отряд нас не касается. Каждый гражданин волен голосовать за кого хочет. Мы будем голосовать за список № 7, за большевиков, и к этому призываем крестьян». Всех отважнее рубила куракинским холуям ухажерка Ковригина, Дашей звать, солдат-девка, не чета твоей богомолке… Кстати, ты в Березки когда собираешься?

— Завтра.

— Говорят, поручик Орлов и его друг студентик днюют и ночуют в Березковской школе. Держи ухо востро! Я, брат, видел, как твоя богомолка тебя глазами ела и как ты размяк. Откуда у тебя такая чувствительность к бабам?

— Хватит! — рассердился Северьянов. — Мне начинает надоедать эта опека. Что я вам, мальчишка, что ли?

— Ерепенишься зря. Не посади я на волостном съезде этого старого снохача, они бы с Маркелом из нашего собрания депутатов анекдот сочинили. До тебя, вижу, это не дошло.

— Дошло. И прошу — хватит.

— Дошло только с одной точки — с точки этих карих завлекательных глаз.

— Товарищ Вордак!?