Октябрьское вооруженное восстание в Петрограде

Уступить мы можем только насилию, но соотношение военных сил, а главное, общественно-политическое поведение всех тех революционных организаций, которые в своей совокупности могут (как это они и делали в течение всей революции) решить авторитетно и для нас обязательно вопрос об организации верховной власти, — таково, что мы предоставлены самим себе. Совершенно изолированные фактически и в то же время наделенные всею полнотою власти юридически, мы сами должны уметь найти какой-то такой момент, в котором сполна и с непререкаемой наглядной убедительностью будет очевидно, что мы уступили только неодолимому насилию и не перешагнули за ту черту, за которой сопротивление будет казаться только стремлением к власти, кровопролитием бесцельным, как не поддержанным ни авторитетом народной воли, ни очевидным перевесом вооруженной силы. В последнем случае жестокая и кровопролитная решимость за свой страх была бы оправдана победой, ибо победителя на войне и в политике не судят — победитель сам становится законодателем и судьей.

Перевеса в вооруженной силе не было. Один член альтернативы отсутствовал.

Авторитета отданного нам приказа от имени народа не было: нам словесно сочувствовали и от нас деятельно отрекались. Другого члена альтернативы не было.

Нас предоставили нашей собственной судьбе. Мы сами должны были найти ту демаркационную черту, до которой должны были двигаться и которую не смели перешагнуть, — чтобы охранить достоинство носителей народных полномочий и не обратиться в авантюристов, которым безразлична проливаемая бесцельно народная кровь…

К нам придут и спросят, что нам делать?

Нужно будет дать короткий командный приказ.

Он прост, когда идет настоящая борьба, а не разыгрывается политическая символика. Прост, сколько бы ни было вооруженной силы, как бы ни была она слаба Он прост, и он один: биться до последнего человека, до последней капли крови! А это значит — выходить сейчас из состояния выжидательной обороны, потому что защищаться можно, только нападая…

И если бы мы знали, что поднялись заводы, что на защиту своих революционных завоеваний, своего правительства вышло на улицы население столицы, что революционные организации кликнули клич и от болтовни перешли к делу защиты государственного порядка, то пусть все это даже было бы обречено на неудачу, пусть! — просты, ясны и коротки были бы приказы, охваченные одним порывом, одной решимостью: биться до последнего человека, до последней капли крови!..

К нам придут и спросят, что нам делать? Что мы скажем?..

А там, на другой стороне, там нет колебаний, там все просто. Там давно уже вся политическая мудрость, вся «революционность» отлилась в форму разрушительных военных приказов, коротких и абсолютных.

В этот момент этим наступающим воинам надо противопоставить своих воинов, повинующихся таким же коротким командным приказам. Борьба пойдет во имя разных идеологий и практических целей, но все это должно быть за пределами военной борьбы в этот момент и ни в какой степени в борьбу вводиться не должно. Мотивированный военный приказ есть отрицание приказа даже и тогда, когда ему не предшествует митинг и голосование. А в последнем случае это всегда военное поражение…

К нам придут и спросят что нам делать? Что мы скажем?

И к нам пришли и спросили…

Кажется, это было в седьмом часу вечера, потому что в семь часов приблизительно пришел из Главного штаба Н. М. Кишкин, это было без него.

Нам доложили, что юнкера желают видеть членов Временного приятельства Они хотят видеть в лицо тех, кого защищают, и услышать от Временного правительства, каково общее положение И какая задача на них возлагается. Их не удовлетворяло посредничество. Охраной дворца, по-видимому, заведовал Пальчинский, по поручению от Кишкина. Но их не удовлетворяла беседа с ним. Желание было выражено в форме очень настойчивой.

Несмотря на трагическую неопределенность нашего Положения, которая и отразилась на настроении нашей охраны и вызвало, это обращение к нам юнкеров, мы хотели, по возможности, избежать чего бы то ни было, похожего на митинг, и потому, не сговариваясь, сразу решили, что лучше будет, если мы не пойдем к юнкерам, а к нам придут несколько человек их представителей. Конечно, и это не устраняло возможности митинга. Самое обращение к нам уже указывало, что среди юнкеров возникло колебание и митинг может быть уже начался или сейчас начнется. Но, в таком случае, все-таки лучше будет, если мы не будем его участниками: в том положении, общественно-политическом, которое создалось, пусть лучше они сами без нас установят свое отношение к моменту и решают вопросы своего поведения.

На наше предложение прислать представителей нам ответили, что юнкера уже собрались и настаивают, чтобы члены правительства вышли к ним в полном составе и сказали им, чего от них хотят. Отказать было абсолютно невозможно. Мы вышли.

Юнкера, в числе, может быть, ста, может быть, больше человек, собрались в том зале-коридоре, о котором я уже упоминал.