Ола

Не удержался – сам поглядел. Идут! Эрмандада во всей красе – в шлемах начищенных, в латах сверкающих, со стягом развернутым. Нога в ногу, ровно так. Еще бы! Сама Изабелла Трастамара смотрит.

– Иду-у-ут!

Крест! Огромный, тяжелым золотом сверкающий. Из самого собора крест. Хоть и покрывало черное сверху – а все одно золото не спрячешь. Светит!

…Так же точно крест этот выносили семь лет назад, когда падре Рикардо убивали. И Эрмандада шла, и священники соборные, и певчие, и всякий прочий народец. И так же красиво, чинно, ряд за рядом.

В пятом ряду падре Рикардо шел – до сих пор помню.

В короне бумажной, в рыжем плаще с драконами, с кляпом во рту…

– Иду-у-у-ут! Иду-у-у-у-ут! Веду-у-у-ут!

Тянут шеи добрые севильянцы, пускают бутыль по рядам. Вот они, злодеи державные, веры нашей христианской поругатели, Кастилии враги смертные!

То есть не они еще пока. Первые ряды – это беглецы которые. И есть они, и нет их. Вместо людей – куклы в полный рост. Большие, каждую двое фратин зеленых волокут. Издалека, впрочем, и не отличить – личины краской размалеваны, короны бумажные на головах, плащи с пламенем и драконами сверху наброшены.

Значит, палить станут. Корона бумажная да плащ рыжий – самый знак.

– …грешники сугубые, перед Церковью не раскаявшиеся, а посему на свободу отпущенные…

Орут глашатаи, гам и свист перекрикивают. Да все и так ясно. Хорошо придумано – «отпущенные»! Отпускает их Супрема на волю – прямо на дрова горящие.

– …а также в ересь иудейскую совратители, еретики, обрядов мерзких свершители…

Уже не куклы – трупы. Прямиком из могил выдернули. На ноги поставили, смолой облили, чтобы не развалились, плащи накинули, короны опять же. И – волокут.

Так что не ошибся я насчет склепа и покойничков!

– …Клятвопреступники, двоеженцы, растлители… Хлебнул я из бутыли – передал сосед, душа добрая.

Этим, которые растлители, повезло еще. Кнутом отделаются – вон, у каждого веревка с узлами на шее. Сколько узлов – столько раз и всыпят. Потому как покаялись – плащи зеленые, колпаки зеленые, свечи желтые в руках.

– …Лютые враги Церкви нашей, иудеи тайные, в ересь совратители, колдуны богомерзкие…

Взревел народ, с мест повскакивал (стружка к задницам прилипла!). Потому как ради этих и пришли. Вот они, в санбенито рыжих, в коронах бумажных. Этих и станут жарить. Не здесь, конечно, – на Кемадеро. У собора приговор прочтут, обедню отслужат, проповедь скажут, кнутом раскаявшихся отстегают, потом – процессией через весь город, через ворота Трианские.

А на Кемадеро и помосты строить не надо. Построены уже. И помосты, и архангелы каменные по бокам, и столбы посередине. И дрова небось с ночи завезли – кому сухие, кому сырые. И дрова, и солому.

Вопят добрые севильянцы, ухмыляются парни в латах сверкающих, машет рукой Изабелла, королева наша, народ верный приветствуя. Только фратины глазом не ведут. Ни глазом, ни ухом. Словно из глины их слепили – как ту дуэнью в саду его сиятельства.

Не выдержал – тоже встал. Пока ревут, пока глотки рвут, самое время ноги сделать. Позже, когда служба начнется, не уйти – заметят. Гори они, все эти зелененькие с доном Фонсекой в придачу, синим пламенем!

…А хорошо бы!

Оглянулся – замер. Совсем рядом стоял сеньор Алессандро Мария Рохас, лисенсиат саламанкский – прямо на помосте, что напротив. Не в черной своей мантии – в куртке простой да шляпе серой. Но только лицо не скроешь и глаза не спрячешь.

Поглядели мы друг на друга, кивнул он – медленно так, тяжело…

Брат невесты его там – среди тех, что в санбенито зеленых. Раскаялся, бедняга, да помогло лишь чуть. Не сожгут – пожизненное ему, в одиночке.

Много денег привез толстячок, но только дракона деньгами не накормишь.

Кивнул я в ответ…

Пора!

Любят славные кастильцы
Карнавалы и пирушки,
Мяч гонять по полю любят,
А сильней всего – корриду.
Потому – народ веселый,
Скука – всех врагов страшнее.
А костер – он душу тешит,
Не быков – людей кончают,
Да не просто, а красиво,
Раз увидишь – не забудешь.
Ведь сожгут на Кемадеро
Не тебя – совсем другого,
Не тебя на угли ставят,
И не ты углями станешь.
То-то радость, то-то сладость!
Приходи, вопи что силы
И бутыль пускай по кругу…
Невеселый я кастилец,
Но об этом не жалею.

Как чувствовал!

То есть не как – просто чувствовал. Печенка у меня такая, и селезенка тоже. А тут не только печенка с селезенкой – уши огнем гореть стали.

Даже вещи в сумку кинул. Даже мальца одного к Трианским воротам послал – поглядеть, не прибавилось ли стражи.