Оле!… Тореро!

– Это уже не тренировка, амигос[56]. Сегодня начинаются серьезные вещи. Не будем строить иллюзий. С этими быками будет посложней, но, к счастью, они тоже бесхитростны и позволят показать все ваше умение, в котором я полностью уверен. Мы должны одержать безоговорочную победу, если вы хотите зарабатывать столько, сколько заслуживаете. Уверен, что вам будут аплодировать.

Я поднялся в комнату Луиса, чтобы помочь ему одеться. На лестнице я догнал Консепсьон, которая возвращалась после прогулки по Пампелуне. У меня было скверное настроение, и я не преминул упрекнуть ее:

– Думал, что ты пообедаешь с нами… Ты ведь знаешь, как Луис нуждается в поддержке перед выступлением?

– Мне не хочется есть в такое время… Я ведь не тореро, как он. К тому же, не вижу необходимости в двух няньках.

Она показала газету:

– Ты читал?

– Это ужасно!

– Но в чем-то и справедливо.

Я едва не задохнулся:

– Как ты смеешь?…

– А разве это неправда, Эстебан? Похоже, что автор этой статьи хорошо знает Луиса, почти так же хорошо, как ты…

Я услышал, как Луис стал подниматься по лестнице.

– У меня сейчас нет времени говорить об этом. Спрячь эту гадость, чтобы он ничего не знал, по крайней мере, до конца корриды!…

Она посмотрела на меня с нескрываемой враждебностью и скрылась в своей комнате.

Я зашнуровал брюки на Луисе, когда вдруг в памяти всплыли слова Консепсьон об этой статье. Я понял, что в авторстве она подозревала меня и пришел в такое волнение, что даже мой друг это заметил:

– Что с тобой, Эстебан?

– Ничего. Я старею, Луис, и уже не могу справляться с эмоциями.

Он рассмеялся.

– Я постараюсь поднять твое настроение?

Оставив квадрилью за молитвой в часовне, я направился к своему привычному месту за баррера. Марвин уже ждал меня.

– Дон Эстебан! Каково ваше мнение: что значит эта атака на дона Луиса?

– Я ничего не понимаю, и это выводит меня из себя!

Он задумался.

– Странно все же. На своей памяти не припомню такого скандала перед выступлением. Это переходит обычные рамки критики. Автор настолько ненавидит вашего друга, что готов на все, чтобы его погубить.

– Но сейчас он опоздал! Посмотрите, сколько народа!

Дон Фелипе кивнул.

– Я думаю, дон Эстебан, этот пасквиль специально напечатали перед самым выступлением. Им наплевать на ваш финансовый успех. Они хотят ошарашить дона Луиса, чтобы лишить его хоть части способностей.

– Но тогда, - это покушение на убийство?

– Думаю, да, дон Эстебан.

Оставив Марвина, я побежал к квадрилье, которая готовилась к парадному выходу, и сразу же заметил отсутствие Луиса. Я обратился к Ламорилльйо:

– Где он?

– У часовни. Он готовит себя до последней секунды.

У меня чуть не остановилось сердце, когда я застал Луиса за чтением этого бульварного листка. Во мне вскипела ярость: как он попал ему в руки? Я подбежал к нему, вырвал газету из рук и закричал, дрожа от злости:

– Кто тебе дал это?

Совершенно спокойным голосом он произнес:

– Консепсьон.

ГЛАВА 4

Я практически не видел работу Луиса с первым быком. Ответ моего друга поверг меня в какую-то прострацию. Я был похож на боксера, растянувшегося в нокауте на полу ринга: потерявшись в неясном тумане, наполненном криками и резким светом, он не может сориентироваться в мире, ускользающем от него. Когда, наконец, я вернулся на свое место за баррера, дон Фелипе спросил:

– Я уже стал волноваться… Что с вами случилось, дон Эстебан? Эй! Дон Эстебан, вы меня не слышите?

– Извините… Не знаю, что со мной, но я не могу сосредоточиться.

– Это стоит сделать: дон Луис выступает великолепно!

Я предпринял усилие, чтобы вырваться из оцепенения, парализовавшего меня с того момента, как Луис назвал имя той, которая, несмотря на мои предостережения, все-таки вручила ему подлый памфлет, могущий повлиять на его выступление. Вдруг до моего слуха долетел неистовый крик публики. Она устроила овацию "Очарователю из Валенсии", который великолепно, с прежде не присущей ему точностью, работал на арене. Все, что бы он ни делал, удавалось ему превосходно, а скупость жестов свидетельствовала о профессионализме и таланте тореро. Публика понимала в этом толк и одобряла каждое движение матадора долгим и громким "оле!", которое так ободряло Луиса. Перед заключительным торено мой друг подошел за мулетой и шпагой. Он весь сиял.

– Ну как, Эстебан?

– Продолжай так же, и мы выиграли!

Видимо, мне не удалось придать моему голосу достаточной уверенности, Я это понял по удивленному взгляду Луиса. Он вернулся на арену, чтобы произнести посвящение быка председательствующим, а я старался не оборачиваться в сторону Марвина, цепкий взгляд которого ощущал на себе. Луис убил своего противника по правилам, но не более того. Тем не менее, за работу с плащом он получил одно ухо.

Почему? Почему она это сделала? С какой целью? Тысячи предположений громоздились у меня в голове, но я не мог остановиться ни на одном из них. Прежде, чем отыскать Консепсьон, я обождал, пока Луис выйдет во второй раз на арену. Внезапно я обнаружил, что Консепсьон была совсем рядом, и меня поразила жесткость взгляда, которым она следила за движениями мужа.