Олег Антонов

«— Держите крепче, — еще раз наставляет меня, садясь в кабину, Сергей Павлович, — и смотрите не отпускайте, пока я не крикну „старт!“.

— Десять… Двадцать… — отсчитывает десятки шагов растягивающий амортизатор команды из шести ребят на каждом конце.

Я лежу под опереньем и одной рукой держу за головку стальной полуметровый штопор от походной палатки, наполовину ввернутый в сухое каменистое тело горы, а другой — хвостовой трос планера, обернутый несколько раз вокруг этого штопора.

…Планер подрагивает, скрипят под лыжей камни, хвост гудит, как гитара, дрожит и, приподнимаясь над сухой колючей травой, сильнее натягивает трос, закрепленный на штопоре.

— Тридцать! — штопор наклоняется, раздвигая верхний слой камней. Я изо всех сил стараюсь удержать его. Но что может сделать распластанный на усыпанном камнями склоне парень, даже если его за ноги держат еще двое таких же ребят?

— Сорок!

Разжимаю пальцы, и штопор мгновенно вырывается из земли, обдав меня пылью, каменной крошкой, комьями сухой земли.

Планер, пробежав несколько шагов, приподнимает нос и прыгает в воздух.

Поднимаемся, стряхиваем с себя землю и отдираем от комбинезонов сухие комочки. Я потираю затекшие руки с глубокими отпечатками троса.

Мы стоим и смотрим, зачарованные, как стройный „Коктебель“ уходит вдоль склона на восток, набирая высоту.

Но что это? За хвостом планера, выписывая немыслимые пируэты, мотается… штопор!

Сергей Павлович летал больше четырех часов и не подозревал, что за хвостом болтается такой „довесок“.

Только после посадки, рассматривая большую дыру в оперении, пробитую злополучным штопором, пообещал мне „в следующий раз“ оторвать плоскогубцами мои покрасневшие от стыда уши».

Уши оставались на месте. Но между этими двумя такими различными по характеру людьми родилась дружба, и теперь уже навсегда.

Нет, они не обязательно беспрекословно поддерживали друг друга в новых начинаниях. Олег Константинович вспоминает, как скептически отнесся однажды Королев к тому, что конструктор Антонов убрал задний хвостовой костыль со своего планера.

— Ну это зря. Ты, друг, переборщил, — бормотал Королев.

— Почему же не убрать, если можно это сделать? Оставлять лишнее сопротивление? — оправдывался Антонов.

Королев считал это чудачеством.

Но почти таким же чудачеством считали «истинные» планеристы опыты Сергея Павловича с ракетными двигателями на планерах.

«Работают считанные секунды, а горючего жрут прорву. Нам нужны маленькие сверхэкономичные моторы. Право, ракеты планеристу ни к чему».

Позже, когда Антонова по окончании Политехнического института назначили в Москву и он попал под одну крышу с ГИРДом, он не раз наблюдал полеты королевских реактивных планеров на подмосковной станции Пионерская.

Смотрел. Удивлялся. И еще не понимал, что через десятилетия «чудаческие» эти полеты откроют дорогу в космос.

«Сергей Павлович отнесся тогда к убирающемуся шасси с иронией, и в этом он ошибся. Зато нам, молодым конструкторам, и в голову не приходило, что реактивный двигатель в его руках сделает возможным выход за пределы земной атмосферы, достижение планет, покорение космоса.

Мы видели только одно: большой, внушавший нам страх, расход горючего. Теперь-то мы знаем, что эмоции и догадки полезны в самом начале всякого большого дела. Потом для успеха нужны расчеты, а в конце — холодный ум, точные действия и железный порядок».