Олег Борисов

Во-вторых, предлагая Борисову сыграть в Москве, Товстоногов фактически признавался не в одной своей ошибке, а в двух. Первая связана с не совсем, приходится констатировать, мотивированным назначением двух честолюбивых артистов на одну из самых заметных в мире театра ролей. Тем более что в момент обещания роли Борисову Товстоногов даже намеком не обмолвился о том, что собирается обратиться и к Басилашвили — в то время, по всей вероятности, ему из его окружения еще не посоветовали свести вместе двух «Хлестаковых». Вторая ошибка — основная — запоздалое понимание того, что именно борисовский Хлестаков способен в полной мере избавиться от водевильных элементов и сбалансировать спектакль, добавив ему необходимой жизненности, убрав из него тяжесть и скуку. Вот с какой стати Товстоногов просил Борисова сыграть Хлестакова на московских гастролях? Не из-за звонка же Райкина, которого, в случае полной уверенности в Хлестакове — Басилашвили, можно было вежливо поблагодарить за совет и, по возможности, забыть об этом. Нет, Товстоногову в какой-то момент (и не только, к слову, ему в БДТ) стало ясно — после нескольких спектаклей, что Хлестакова должен играть Борисов.

Олег Басилашвили рассказывает, что по ходу репетиций его отношения с Борисовым становились все более напряженными. «Мне очень жаль, — говорит Басилашвили, — что так случилось. Олег Борисов интереснейший человек, прекрасный артист, я не хотел быть его оппонентом. И нас разлучила именно эта роль». Удивительное дело, но Басилашвили считает, что Товстоногов его, «как волнореза, пускал вперед», а за ним шел «корабль по чистой воде». Так Олег Валерианович в иносказательной форме обвинял Борисова в том, что тот использовал его, Басилашвили, наработки.

«Порядок репетиций, — говорит Басилашвили, — был таков: я репетировал первым, меня вело мое импровизационное чутье. На следующий день то же самое повторял Олег Иванович, но уже лучше. Он осваивал рисунок роли, переводил его на себя, плевелы отбрасывал, главное брал. Я смотрю на это и думаю: „Так. Я вчера потел, импровизировал. Теперь берут полуфабрикат, из него делают продукт и показывают“. Я стал волноваться, даже обижаться».

Это суждение даже в трактовке не нуждается: Басилашвили старался, «потел, импровизировал», создавал полуфабрикат, а Борисов приходил, брал от Басилашвили главное и из полуфабриката делал продукт и показывал… До какой же степени надо было не знать (или — не хотеть знать и понимать) Борисова, чтобы фактически приписать ему поступок плагиатора, не умеющего создавать свое, а пользующегося тем, что сделали до него, потея и импровизируя, и приходящего на готовенькое?! До какой же степени надо было не понимать (или — не хотеть понимать), насколько иной, по сравнению с водевилем, представлением которого занимался Басилашвили, была трактовка роли Хлестакова Борисовым?!

На одной из первых репетиций «Ревизора» Товстоногов попросил Борисова сделать следующее: «Олег, начинайте ходить по сцене так, словно вы чем-то огорчены. Вам ни до чего нет дела. Полная апатия… Незлой, голодный, никому не нужный человек. Может быть, живот болит. По лицу ничего не определить. Ходите, ходите по сцене и никого не замечайте. Так все человечество ходит — из угла в угол…» «Почему он потом, — записал Борисов в дневнике, — отказался от такого начала, мне неизвестно. Он шел по еще неизведанному и заманчивому пути — отчасти под впечатлением Мережковского — показать нуль, вывести формулу человеческой посредственности, серости. Уже потом, когда вышла книга М. Чехова, я обнаружил там схожий пример из спектакля Мейерхольда: „Совершенно неожиданно на сцене появляется некое действующее лицо, которого у Гоголя нет… Он одет в ярко-голубую униформу, какой никогда не было не только в России, но и ни в какой другой стране. Чем-то до крайности удрученный, расхаживает он, чуть не плача, среди своих партнеров, ничего не делает, ничего не говорит… Весь он такой трогательный, выражение лица сверхпессимистическое“. Все-таки я попросил Товстоногова вернуться к тому, первоначальному плану, но получил отповедь: „Любую хорошую идею нужно поскорее продать“. За сколько ее продали — общеизвестно».