Олег Борисов

Сцену с собакой снимали трудно. В съемочную группу пригласили ветеринара, чтобы он ввел снотворное и собака бы поспала. Олег Иванович переживал страшно. Когда вкалывали снотворное, он уходил — не мог смотреть. Уходил далеко. Одного кубика оказалось недостаточно, вкололи второй. Абдрашитов говорил ему: «Ничего страшного, оклемается, проснется, встанет…» — «Нет, я не могу, просто не могу на это смотреть».

«Невозможно не восхищаться ядовитой простотой Следователя, его вызовом, его ненавистью к гремящей пустоте, — пишет Татьяна Москвина. — Он не собирается вникать, почему врут здоровые, цветущие, в кожаных пиджаках, коим никак не грозит голодная смерть. Потому что помощь семье покойного будет от их словес? А не достойнее ли предотвратить положение вещей, при котором все новым и новым семьям грозит стать „семьями покойного“? Следователь ничего не боится. Но его — боятся. И того, что несет он, — боятся. А никогда еще страх, чреватый химерами насилия и рабства, не делал людей лучше. Хуже — делал. Разве совесть… Но можно ли надеяться лишь на совесть в век, когда жизнь человека зависит от тормозного башмака, от сломанного прибора, от рычага, от кнопки, — а вернее, от тех, кто при них и за них отвечает. Кто согласится погибнуть из-за того, что у кого-то совести не оказалось?»

— Вот такие, как ты, и есть главное зло, — говорил следователь Ермаков — Борисов журналисту Малинину — Солоницыну. — Вы своими баснями морочите людям голову. Создаете превратную картину жизни. Отучаете работать, уважать законы.

— Да и ты всерьез считаешь, что изменится к лучшему, если действовать сильными средствами?

— Да… Сильными!.. Сильными. В том числе.

Выборнов Борисова повторял, можно сказать, Ермакова в «Серебряной свадьбе»: «Все порядка хотят? Только — какого?.. Чтобы на страхе держался? Это мы можем… А дальше-то что?» И — рефреном — «гвоздь» от матери Выборнова: «Власть без совести — бессовестная, а совесть без власти — бессильная!»

«Казалось бы, все было написано, отрепетировано, известно от корки до корки, — рассказывает Абдрашитов о работе Олега Борисова в фильме „Остановился поезд“. — Вроде бы актеру самому негде разгуляться. А он… Теперь, когда фильм готов и когда Борисов так много привнес в роль, наполнил ее своим животворящим характером, теперь мы с Миндадзе могли бы написать повесть о том, как остановился поезд. Повесть не только об этом происшествии, но и о такой неповторимой, ярко индивидуальной человеческой личности, какая создана Борисовым и какая получилась в конечном итоге. От этого артиста идет какая-то радиация. Тут — магнитное творческое поле…»

Борисов силой своего актерского дарования настолько обогатил роль следователя, что даже Александр Миндадзе, признав, что экранный Ермаков существенно отличался от сценарного, сказал: «После просмотра фильма я, наверное, мог бы написать о таком следователе Ермакове, которого сыграл Борисов».

Миндадзе, до поступления во ВГИК работавший секретарем в суде, — яркий, к слову, представитель литературного кинематографа, направления создателей, среди которых Евгений Габрилович, Илья Нусинов, Семен Лунгин, Юлий Дунский, Валерий Фрид, Евгений Григорьев, Юрий Клепиков, Анатолий Гребнев, замечательной визуальной прозы, говорил, что сценарные ремарки для Борисова всегда были «воздухом».

«Парад планет» выпускался с огромным трудом. Вадима Абдрашитова и Александра Миндадзе очень долго, по словам режиссера, «пытались ломать». Сценарий фильма, поначалу называвшийся «Сборы» (по заключительной части трилогии украинского писателя Евгения Гуцало — романа «Парад планет»), был готов к концу 1979 года. Режиссер и сценарист решили, что нужно пробивать его в Госкино как можно быстрее, но в декабре 1979-го советские войска вошли в Афганистан, и картину решили не запускать. Абдрашитову и Миндадзе сказали: «Ждите». Ленту запустили в 1983-м.

1984 год стоял на дворе — перестройкой и гласностью творческие союзы разбужены еще не были, и к авторам ленты подошли с иезуитской точностью. Был сформирован специальный — «летучий» — художественный совет, в его состав ввели чиновников из горкома КПСС, киноначальников и для того, чтобы создать видимость участия в действе творческих людей, нескольких кинематографистов. Но только не тех, которые (как, например, Михаил Абрамович Швейцер), посмотрев фильм, говорили, что он им понравился. «И как только было произнесено „фас“, — рассказывает Вадим Абдрашитов, — наши коллеги начали рвать нас на части. Кто-то из тех, кто в этом участвовал, и сегодня благополучно существует. Когда проработка закончилась, а она продолжалась часа три, было сказано: „Вадим, вы просто упрямитесь. Ведь это не мы, чиновники, указываем вам на недостатки вашей картины, а ваши же товарищи вам добра желают…“ Зато были и люди, которые достойно себя повели, их имена могу назвать: Хуциев, Бондарчук, Басов, Таланкин, Райзман…»