Олег Борисов

Объяснений того, как, когда и почему вдруг ярко вспыхнуло каким-то особым светом дарование того или иного артиста, всегда много. «Но, несмотря на все эти объяснения, — рассуждает Сергей Цимбал, — рождение актеров осталось бы окруженным некоей притягательностью, не желающей разоблачать себя тайной. Подобной же тайной останется для нас, надо полагать, тот час, или та роль, или тот режиссер, благодаря которым Олег Борисов сумел узнать себя в прихотливом зеркале сцены. Узнать, может быть, немного удивиться, но в еще большей степени обрадоваться».

Можно, разумеется, только догадываться, когда это произошло с Борисовым, со времен Школы-студии МХАТа продвигавшимся, постоянно расширяя свой богатый разнообразием внутренний диапазон. Момент «самоузнавания» наступил, скорее всего, на той самой репетиции «Генриха IV», которую Сергей Юрский назвал «одним из самых ярких театральных впечатлений тех лет», и закрепился в день премьеры шекспировских хроник 10 мая 1969 года.

«Он был блестящ в этой роли, буквально искрился, — писал театральный критик Александр Свободин. — Жест принца, его ритм выражали — „все могу“, „все дозволено“. Прыгал, как дитя. Как испорченное дитя. В первой части спектакля был слишком резв, слишком раскован, слишком радостен. Борисов показал, что владеет тайной оправданного „перебора“, может быть, самым трудным в актерском мастерстве. Принц Гарри был во главе бродяг и гуляк. Жил в обнимку с Фальстафом. При дворе его считали отщепенцем, выкидышем королевской фамилии. Оказалось — всё не так. Как великолепно он продавал и предавал своих друзей по трактирным сражениям! Он прикинулся и зрителей заставил поверить в истинность личины, чтоб, когда протрубит труба, показать свои зубы звереныша. Это было изящно, смешливо, в движении, с лившейся через край радостью актера. А вокруг были не мальчики, но мужи товстоноговской труппы — Копелян, Лебедев, Юрский, Стржельчик…»

Если не заглядывать в скобки, внутри которых несколько сыгранных Борисовым ролей в Театре им. Леси Украинки, в частности, розовские мальчики (Андрей из спектакля «В добрый час», Олег из «В поисках радости»), и Свирид Петрович Голохвостый из фильма «За двумя зайцами», принесший Олегу Ивановичу фантастическую популярность, его взлет на вершину русского театра начался в сорокалетнем возрасте — с принца Гарри в «Короле Генрихе IV», беспримерно, виртуозно сыгранного артистом. Борисовский принц сместил спектакль в свою сторону, впору постановку было называть «Генрих V». По наблюдению Андрея Караулова, Борисов «действовал на зал магнетически. Весь в темно-коричневой замше, худой, он стал нервом спектакля, его движущей силой. Рядом с ним было сложно и неуютно». Быть может, поэтому Товстоногов, как рассказывают, после «Генриха IV» принялся говорить о том, что Борисов трудно вписывается в ансамбль исполнителей?..

У поэта Бориса Слуцкого среди стихов о театре можно обнаружить «Мы с Генрихом Четвертым»:

Все десять актов «Генриха Четвертого»,
все восемь тысяч пятистопных строк!
Как будто бы впускаете в аорту вы
железный, холодящий ветерок.
А есть ли дело вам до этой хроники?
Синхронны ли те десять актов вам?
И то прекрасно, что нужны вы Генриху,
его делам великим и словам.
И то лады, что на свои страницы,
ко всем подробностям своих страниц,
где мир настаивается и хранится,
остепенившийся вас допускает принц.

«Свобода в актерском искусстве легко становится мнимой и, напротив, с озорством и лукавством проявляет себя там, где актер об этом и не подозревает, — считает Сергей Цимбал. — Сыграв принца Гарри, Борисов как будто бы обрел такую именно свободу, которую правильнее всего назвать свободой самопонимания героя. Уже в первом разговоре принца с испытанным и любезным собутыльником Фальстафом он обнаруживает в себе будущего короля. Откуда, казалось, взяться королевскому величию в этом презрительном пустозвоне, в чем можно было разглядеть его царственную избранность — не мог же он превратиться в один момент в надменного и точно понимающего порученную ему роль монарха. Ответ на эти вопросы и должен был, в сущности говоря, стать трактовкой характера, основой актерского замысла».